— Восточные немцы — те ещё алкаши, — просвещал меня Еким. — Хлещут почище нашего брата, и далеко не всегда пиво. Я с одним в прошлый раз так надрался, что до такси пришлось тащить его на себе. А он ещё успел по дороге наблевать. Ты пей, пей, пиво-то у них неплохое.
Мы зашли сюда около шести вечера, и народу было от силы половина зала, а к семи в пивной уже почти все столы оказались заняты. По размеру, может, и столики, а по существу именно столы — крепкие, вроде как из дуба. Сразу вспомнился поход в вильнюсский трактир. И ведь он случился тоже вечером накануне финала, только то был чемпионат СССР. Интересное совпадение, надеюсь, в этот раз не придётся махать кулаками.
Разглядел я среди посетителей и пару женщин бальзаковского возраста, сидевших в компании таких же немолодых мужчин. Не иначе две семейные пары решили устроить посиделки, что-то оживлённо обсуждая на своём подлаивающем языке.
Опа, а вот эта блондинка в расстёгнутом бежевом плаще очень даже ничего! С тонкой талией, упругой задницей и выпирающими из декольте полушариями грудей, она зашла в пивную, тут же став объектом всеобщего внимания. Даже те две тётки и то повернули головы, смерив её оценивающими взглядами с головы до ног.
Она огляделась, видимо, в поисках свободного места. Тут-то наши взгляды и встретились. Она улыбнулась мне, словно старому знакомому, танцующей походкой подошла к нашему столу и спросила:
— Kann ich Ihnen Gesellschaft leisten?
— Наверное, просит разрешения сесть с нами, — негромко прокомментировал почему-то охрипшим голосом Еким. — Битте, фрау, садитесь пожалуйста.
Лёгкий плащ, зонтик и сумочку она повесила на спинку стула, выглядевшего не менее основательным, чем стол. Появилась официантка, улыбчивая, с конопушками на лице девица в чепчике и переднике. На немецком, видимо, спросила, что та будет есть-пить, и ушла выполнять заказ.
— Я думать, ви есть рюсиш? — спросила она, снова мне улыбнувшись.
— Да, да, мы рюсиш, — закивал мой спутник. — А откуда фрау знает русский язык?
Она наконец перевела взгляд на Екима.
— Мой отец три года быть русский плен, он там выучить много русских слов. И меня немного учить.
— А-а, ясно.
Еким кивнул с таким видом, будто каждый день общается с детьми гитлеровцев.
— Ви думать, он есть фашист? О нет, он не хотеть идти война, его насильно заставить. Он не убить ни один русский зольдат.
— Ага, все они так говорят, — пробормотал Еким.
Она явно услышала, и улыбка сползла с её лица, а взгляд стал немного отстранённым. Появившаяся официантка поставила перед ней кружку пива и тарелочку, на которой лежал одинокий, посыпанный крупной солью крендель. Я подумал, что она сейчас встанет и пересядет за другой столик, если, конечно, найдёт место и, желая разрядить неловкую паузу, предложил:
— Может, познакомимся?
— Карашо, — снова улыбнулась она. — Моя есть Ингрид Шварц. А ви?
— Я Алексей Бестужев, а это Еким, он писатель из Сибири…
— Сибирь? Мой отец сидеть Сибирь. Он рассказывать про страшный мороз. Как ви есть там жить?
— Нормально живём, детей рожаем, жизни радуемся.
— А ви откуда? — обернулся она ко мне.
— Из Москвы.
— О, я так хотеть попасть Москва! Кем ви работать?
— Я стригу людей, парикмахер, а здесь принимаю участие в чемпионате мира. Вы слышали об этом событии?
— О, да, я слюшать, я работать газета «Der Morgen», мои коллега есть освещать этот чемпионат. Как бы я хотеть быть ваша модель!
— Увы, моделей нам предоставляют организаторы, — вздохнул я.
— Но я всё равно верить, что ви победить.
— Спасибо, я приложу к этому все силы. А вы, значит, журналист?