— Что ты наделал? — сказала она.
— Избавился от мусора.
Из глаз Волковой, догоняя друг друга, покатились слёзы.
— Ты всё сжёг? — сказала Алина. — Зачем? Почему?
Она громко всхлипнула.
Кукушкина издала тихое «ой», прижала к щекам ладони.
— Читай перед сном художественную литературу, Волкова, — сказал я, — а не выдумки спятивших искусствоведов. Для новых сеансов мазохизма сходишь в библиотеку. Там и найдёшь все эти идиотские статьи, если захочешь.
Я указал на замершую у стены Лену.
— Слушай Кукушкину, а не всяких там литературных критиканов, — сказал я. — Ей нравятся твои стихи. Значит: они хорошие. Все эти критики — на самом деле поэты-неудачники. Они тебе попросту завидуют. Поверь моему опыту.
Пожал плечами.
— Сам я стихи не люблю, если их нельзя петь. Но Кукушкиной верю больше, чем этому Леониду Лившицу. И ты, Волкова, прислушивайся именно к её словам: это она потребитель твоего контента, а не тот «известный» горе-критик.
Алина правой рукой прижала к груди папку — левой указала в прихожую.
— Уходи, Крылов, — сказала она.
Кукушкина всхлипнула.
Я кивнул.
— Как скажешь.
Надел куртку, сунул ноги в ботинки.
— Я тебя ненавижу, Крылов, — произнесла Алина.
По её щекам скользили слёзы.
— Вот и напиши об этом новое стихотворение, — сказал я.
Жестом подозвал к себе Кукушкину — семиклассница подошла.
Я шепнул ей на ухо:
— Присмотри за Алиной.
Лена кивнула.
— До завтра, Волкова! — сказал я.
И перешагнул через порог.
Захлопнул дверь, спустился на один лестничный пролёт и остановился. Снял правый ботинок, увидел на своей пятке мокрое пятно. Озадаченно хмыкнул. Принюхался. Покачал головой.
Произнёс:
— Ну и гад же ты, Барсик!
Утром (по пути в школу) я спросил у Кукушкиной: