Читать книгу «Котенок. Книга 2» онлайн.

Алина вскинула подбородок.

— А я и не боюсь.

Она встала с дивана, одёрнула халат. В лицо мне не смотрела, словно опасалась встретиться со мной взглядами. Прошлась к серванту, открыла дверцу антресоли, приподнялась на цыпочки. Я невольно залюбовался её обтянутой тканью фигурой. Память будто получила «запрос» — любезно воскресила эпизод той ночи, когда я рассматривал тело Волковой без помех в виде старого потёртого халата. Я тут же прогнал те воспоминания. Но порадовался, что сидел сейчас в кресле, а не щеголял по комнате в своих тесных штанах и в заправленной в брюки футболке (той самой: с олимпийским мишкой на груди). Забросил ногу на ногу — на всякий случай, чтобы не шокировать суетившуюся на кухне семиклассницу видом оттопыренной ткани брюк. «Когда там этот День учителя? — подумал я. — Пора уже познакомиться с нашей молоденькой математичкой. Поскорее. И поближе».

Волкова достала из антресоли распухшую от содержимого потёртую картонную папку. Развернулась на пятках, прошагала к креслу. Стукнула папкой о столешницу, проронила: «Да пожалуйста…» Вынула из пачки «Родопи» сигарету, чиркнула спичкой — закурила. Я отогнал от своего лица дымок. Алина фыркнула. Но так и не взглянула мне в глаза. Она выпустила в потолок струю дыма, ушла к окну, прихватив со стола пепельницу. Замерла около высокой узкой форточки, прикрытой металлическими жалюзи. Я снова скользнул взглядом по девичьему телу, увидел отразившиеся в оконном стекле глаза Волковой. Они смотрели не за окно — на меня… и на лежавшую рядом со мной папку. Я развязал на папке шнуровку, приподнял изогнутую крышку. Увидел пожелтевшую от времени газету. В гостиную вернулась Лена Кукушкина — она принесла мне чашку с парящим чаем.

— Что это? — спросил семиклассница.

Она указала на газету — вытянула шею, разглядывала пожелтевшую страницу, где красовался заголовок статьи: «Недетские стихи».

— Мусор, — ответил я.

Вручил Кукушкиной гитару и отправил Лену на диван — «заниматься». Семиклассница выполнила моё распоряжение. Но не отводила от папки блестевших от любопытства глаз. Я снова поймал на себе взгляд Алининого отражения. Не отреагировал на него. Вынул из папки старую газету, разложил её у себя на коленях. И увидел под заголовком статьи «Недетские стихи» нечёткую чёрно-белую иллюстрацию, поделённую на две части. С левой стороны — узнал тот самый снимок из книги «Рисунок судьбы: избранные произведения» (девочка семи или восьми лет рядом со статуэткой в виде льва). В правой части картинки поместили девчонку постарше: подростка лет двенадцати (но всё ещё с ямочками на щеках и со счастливым взглядом). Я ни на миг не усомнился, что оба ребёнка — это Алина Солнечная. Чему тут же отыскал подтверждение в виде выполненного неровным шрифтом пояснения под иллюстрацией.

Заметил, что Кукушкина несколько секунд безостановочно терзала верхнюю струну, но палец левой руки удерживала на одном и том же ладу: засмотрелась на газету в моих руках.

— Не отвлекайся, — сказал я.

Кукушкина кивнула, но взгляд от газеты не отвела.

Я нахмурил брови и углубился в чтение.

'…Вышедший в тираж поэт воспользовался выдумкой своей любовницы. Он ухватился за рассказанную ею совершенно неправдоподобную историю о талантливых стихах четырехлетнего ребёнка, потому что увидел в этом шанс привлечь внимание и к своим теперь уже никому не нужным сочинениям. Благодаря его всемерной поддержке и связям с трудом пересказывавшая заученные наизусть стихотворные строки Аллина Солнечная едва ли не в одночасье стала знаменита на всю страну. В Советском Союзе любят детей — полюбили и четырёхлетнюю поэтессу с милыми ямочками на щеках. И длилась эта народная любовь до тех пор, пока милая девочка не превратилась на глазах у всей страны в избалованного, дерзкого и грубого подростка. Лишь тогда советские любители и ценители поэзии вышли из навеянного её ямочками колдовского сна и пристально взглянули на её стихи.

Известный литературный критик Леонид Феликсович Лившиц не первым заметил полное отсутствие видимого прогресса в творчестве юной поэтессы Солнечной. Но именно его голос прозвучал громче других. Леонид Феликсович обратил внимание общественности на то обстоятельство, что авторский стиль Алины Солнечной за почти десятилетие её творчества почти не изменился. Хотя девочка за это немалое время из милого насмышлёныша превратилась в нелюдимую девицу. Лившиц забил в набат, доказывая: четырёхлетняя кроха и четырнадцатилетняя девушка не способны схожим образом излагать на бумагу свои мысли. Он первый и сформулировал предположение о «мистификации». Тем временем покровитель «юного дарования» почувствовал скорое разоблачение аферы с ребёнком-поэтессой. Он собрал вещички и под надуманным политическим предлогом сбежал за границу…'

— Всё ясно, — пробормотал я.

Всё же дочитал статью, отложил газету в сторону и вынул из папки толстый невзрачный журнал. Воспользовался подсказкой закладки — сразу же открыл журнал на «нужной» странице. Краем я глаза заметил, как дёрнулся кончик сигареты, зажатой в руке Алины Волковой. Отметил, что Кукушкина всё же увлеклась музыкальным упражнением: струны издавали «правильные» ноты. Опустил взгляд на страницы — тут же отметил, что в некоторых местах журнальный текст чуть размылся, словно на него капнули водой. Прочёл заголовок: «Почему сбежал поэт?» Хмыкнул, провёл взглядом по тексту — выхватывал из него уже знакомые фразы «известного литературного критика и искусствоведа» Леонида Феликсовича Лившица. Отметил, что и в этом журнале не «утверждали», а «предполагали» и «догадывались». Снова увидел Алинину фотографию: ту, где девочка стояла рядом со статуэткой-наградой.

Я бросил журнал на стол, поверх уже изученной газеты. Сделал пару глотков поостывшего чая. Скривил губы: Кукушкина добавила в напиток сахар — не меньше трёх чайных ложек.

Посмотрел на Волкову.

— Стандартное мочилово по заказу, — сказал я. — В этих статейках вы с мамой даже не цель. Вы только повод, чтобы полить грязью этого вашего сбежавшего в Соединённые Штаты приятеля-гения.

Взял следующую газету — убедился, что в ней расписали все те же домыслы и предположения некоего Леонида Лившица. Снова звучали слова «афера», «мистификация». Всё эти выводы автор статьи сделал на основании «заключения» «известного критика». Журналист нагнал тень на биографию Алининой мамы. Он наградил Алину нелестными повторявшимися эпитетами: «нелюдимая», «грубая», «дерзкая». Бездоказательно усомнился в том, что девочка действительно сочинила «всем известные строки». Автор статьи процитировал искусствоведа Лившица: «Когда завеса очарования спала, мы все увидели, что стихи малолетней поэтессы Солнечной — всего лишь плохо рифмованный текст, принадлежавший перу обычной серой посредственности, женщине средних лет и среднего ума. Именно такой женщиной в описании знавших её людей выглядела мать Алины Солнечной».

Я отбросил очередную газету в «прочитанное». Одно за другим просмотрел «разоблачения» и в остальных периодических изданиях из Алининой подборки. Сложил эту годную лишь для сдачи в макулатуру печатную продукцию в аккуратную стопку. Под газетами и журналами в папке обнаружил несколько десятков (с полсотни) исписанных от руки тетрадных листов: письма. Я заглянул в то, что лежало сверху. «Здравствуй, Алина Солнечная! Я тебе так верила! А ты обманула и меня, и весь советский народ…» Просматривал одно письмо за другим. Отметил, что содержание текстов было схожим. Менялся только способ выражения «народного» недовольства: некоторые адресанты ограничивались упрёками — другие сыпали оскорблениями и угрозами. Под звуки гитарных струн я педантично заглянул во все письма. Убедился, что содержимое каждого из них было созвучно высказываниям критика Леонида Лившица.

Тихо произнёс:

— М-да. Неприятно попахивает эта папочка.

Уложил газеты и журналы обратно: поверх писем. Накрыл их картонной крышкой. Откинулся на спинку кресла, покачал головой. Не удержался — зевнул. Снял очки и потёр уставшие от чтения глаза.

— Что скажешь? — спросила Волкова.

За время моего чтения она выкурила две сигареты и прикурила третью.

— Курение вредит вашему здоровью, — сказал я. — А вот эта папочка…

Положил руку на картонную крышку.

Договорил:

—…Вредит твоей психике.