Читать книгу «Та'рих-и Рашиди» онлайн.
Когда счастливый взгляд [Са'ид] хана пал на меня, от счастья встречи /294б/ на его лице стали проступать признаки радости. Он простер ко мне руки милости и раскрыл объятия радости. Я выразил ему такую преданность, выше которой невозможно представить себе. Я приблизился и ощутил счастье объятий. Обилие радости и большое счастье растрогали сердце. Хан некоторое время держал меня в объятиях, осыпая мою шею и плечо жемчужными каплями своей милости и любви. Я так же, рассыпая подобно каплям дождя перлы из раковины искренности и чистоты, наполнил ими подол могущества и объятия счастья хана. Рубай:
После выражения почтения и выполнения церемоний приветствий хан подробно расспросил меня о делах. Я изложил все таким подробным образом, что в изложении моем отразились все мельчайшие детали происшедших событий. Когда подробности событий полностью дошли до высочайшего слуха [Са'ид] хана, он еще раз рассыпал жемчужины царской благосклонности и сказал: “Благодарность к тебе этого ханского семейства самая великая и истинная, потому что никто прежде из хаканов-завоевателей, от Чингиза до наших дней, не протянул руку господства к воротнику Кашмира. Сейчас благодаря твоему самоотверженному старанию и усердию минбары Кашмира украсились титулами могольских хаканов. Султаны и правители его поставлены в ряд с другими султанами мира, которые выражали покорность и повиновение в прежние времена и сейчас беспомощны перед властью могольских хаканов. И это великое и славное дело, признательность за которое обязательна как для нас, так и для всех могольских хаканов и для всех государственных мужей, особенно для наших детей, так как этим наше имя обрело славу, а гордость этого имени принадлежит им!”
На основании указа хана сей раб оставил войско и обрел счастье служения ему. На следующий день остальные эмиры и Искандар султан также удостоились чести целования высокого порога /295а/ [Прибыли также] все воины, на которых намекает [стих Корана]: <Он разъединил моря, которые готовы встретиться[1144]>.
Мал Кашмира, некоторое количество серебряных и золотых монет, отчеканенных со славным именем хана, вместе с добром других вилайатов тех пределов я преподнес хану в качестве подарка. Он милостиво все принял и по обычаю разделил. После церемоний проявления милостей к остальным воинам и уважаемым эмирам он созвал вельмож на совет. Каждый высказал то, что пришло ему на ум соответственно положению и согласно обстоятельствам. Когда высочайший слух хана выслушал все речи, после некоторого раздумья он обратился ко мне: “Да будет тебе известно, что я всегда искренно говорил и истинно желал лично самому ради Аллаха совершить священную войну и из всех мусульманских [правителей] лично самому выполнить эту достойную обязанность Моим намерением было и разрушение языческого храма Урсанг, являющегося местом поклонения всего Китая, тем более что никому из государей ислама не выпало на долю [завоевывать его] и мусульманам даже никогда не случалось ступать туда. Моего здоровья не хватило на это. В тех священных войнах, которые уже совершились, это намерение в какой-то степени осуществилось несмотря на то, что я постоянно чувствую в своей натуре и внутри себя сильную слабость, как это видно по моему внешнему виду. Теперь необходимо, чтобы ты передал меня под непорочную защиту всевышнего и преславного Аллаха и в качестве моего представителя подвязал полу усердия к поясу священной войны и выступил на разрушение того [храма], а я вернусь в привычное для меня место. Таким образом, все дела целиком поручаются тебе, а меня и своего дядю, так как мы оба стали старые, ты помести в уголке для молитв, где заключено сокровище блаженства, и возьмись за дела этого государства, а мы будем тебя поддерживать своими добрыми молениями, а ты поддержи нас добрыми делами”. Он много произносил таких речей и издал указ: “Мирза Хайдар облечен полномочиями взять с собой любого, кого пожелает, и никто не имеет права пренебрегать его приказом”.
Когда был издан такой указ, я отпустил больших эмиров, /295б/ взял с собой моего брата 'Абдаллаха мирзу и сына моего дяди Махмуда мирзу, назначил в это войско Джанака мирзу и Бахрака мирзу, имена которых упоминаются в кашгарском походе, из остальных воинов я отобрал две тысячи человек и занялся этим делом. До того, как все было подготовлено, прошло шесть дней из [месяца] зу-л-хиджжа и столько же длилось мое пребывание [у хана]. В день расставания он позвал меня, когда был один, подарил мне в качестве суйургала столько особых одежд, сколько было под рукой, прибавил к тому дару несколько лошадей, пояс и несколько ножей в одних ножнах — оба были изобретены им самим, весьма редкостные и оригинальные, и, вручая их мне, сказал: “Это из моих изобретений, я вручаю их тебе как память. Если ты благополучно возвратишься и найдешь меня в живых, то вернешь их мне, так как я даю тебе их на время и поручаю хранить их для удачи. А если неизбежная печать для всех созданий будет поставлена на моей особе и если произойдет вечная разлука между мною и тобой, тогда это останется тебе на память [обо мне]”. Я постарался проявить свое беспредельное почтение к нему и поводья самообладания выпали из рук моего терпения. От засухи горя и печали влага, находившаяся в хранилище моего сердца, начала изливаться через глаза. Беспокойство и волнение упали на вату моего терпения и стойкости. Хан от чурствительности своего сердца также начал рассыпать жемчужины [слез]. После того, как мне удалось справиться с волнением, я сказал: “Какая сила сердца и спокойствие духа нужны, чтобы слышать произнесенные Вами слова и приступить к какому-нибудь другому делу, кроме услужения Вам? Я буду находиться у Вашего счастливого стремени до столицы государства — Йарканда. Когда же Вы в полном здравии и при поддержке счастья окажетесь в обители благополучия, тогда я вернусь к этому делу. А остальные воины пока займутся выпасом лошадей на одном из пастбищ Тибета”. Хан сказал: “Откладывание дела противоречит здравому смыслу. Мои слова /296а/ ты воспринял неверно. Ни одна живая душа, без сомнения, не думает о смерти, и те слова продиктованы не какой-нибудь болезнью или недугом. Мои слова были сказаны на тот случай, если по дороге со мной что-нибудь произойдет, а если я благополучно доберусь до родных мест, то, конечно, в дальнейшем я буду избавлен от этих страхов. Так как разлука между нами продлится долго, а человек не защищен от того, что я сказал, то поскольку сейчас есть время для разговора, я и уведомил тебя о том, что уже сказал. То, что я сказал тебе, не предполагает того, чтобы ты шел со мной и вновь возвращался. Во всех случаях надо надеяться на бога и во всех делах полагаться на его волю. Я вручаю тебя богу и надеюсь, что мы снова благополучно встретимся друг с другом. К тому, к чему ты должен приступить, приступай решительно и прояви похвальное старание. Слава твоего доброго имени, получившего уже известность благодаря завоеванию Кашмира, этим делом увеличится вдвое, а одобрение этого дела целиком будет связано с моим именем — и за все это в моем сердце благодарность тебе”.
Он долго произносил подобные речи, затем отпустил меня и пустился в обратный путь.
ГЛАВА 105.
УПОМИНАНИЕ О ЗАВЕРШЕНИИ ДЕЛ ХАНА И КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ЕГО ЖИЗНИ
Рубай:
Слова великих мудрецов: все, кроме Господа, <да будет он велик и превозвышен>, подвержено исчезновению, и суть небытия известна — исчезновение, а его отражение существует в воображении. Вчерашнего дня не было, [а в соображении] он был. То, что было невидимо, сегодня стало зримым, и видится оно без его бытия — что же из этого откроется завтра? Тот, который всегда был и всегда будет — это Он, и вуаль его не порвет колючка никакого происшествия. Рубаи:
Предопределение всевышнего и всесвятого Творца направлено на то, чтобы каждый, имеющий душу, испил глоток из чаши отчаяния — <каждая душа подвержена смерти> — и от бодрствования существования заснул пьяным сном небытия. Рубай:
Никогда не распускался цветок в саду вечности, и никто не вдыхал аромат того нераспустившегося цветка. Только тот нашел дорогу в сад вечности, кто перешагнул через стену небытия и сбросил одежду бытия. Как это бренное тело может достичь моря вечности, если ветер тленности не подготовит его, а глаз сможет увидеть из дверцы небытия цветник вечности? Место постоянного пребывания всех — обитель вечности, а место бегства всех — дома тленности. Устраиваться на том месте, с которого надо бежать, — ошибка. Байт:
Воротник ни одного гордеца не уцелеет от руки смертного часа, разве что душа его.
Стихи:
Цель этого вступления и этой речи — описать конец счастливой жизни [Са'ид] хана. Когда он решил упомянутые дела, то отправился из Марйула Тибета в Йарканд. Я проводил его на [расстояние] однодневного пути и поставил клеймо прощания на челе расставания. Огонь безнадежности так и пылал в сердце надежды. Несущий благоденствие взгляд хана до тех пор, пока я видел его, был обращен в сторону сего раба, а я отправился с тревожной душой, с глазами, полными слез, и с сердцем, сжигаемым огнем разлуки. Стихи:
В то время, как каждый миг раздувался огонь расставания и усиливалась печаль разлуки, в своем воображении я мечтал о встрече, так как многие такие ночи разлуки /297а/ сменялись утром свидания и такие мысли как-то успокаивали меня. Байт:
А язык сердца, исходя из обстоятельств, говорил: “Это вечер той разлуки, утро которой будет днем воскресения из мертвых”. Через четыре дня мне прислали письмо, написанное его благословенной рукой, о том, что он прошел перевал Сакри[1146] и слабости, которой опасались, не было, и он благополучно остановился в Нубре, откуда уедет после праздника жертвоприношения. Там он приписал сочиненное им по-тюркски руба'и:
Это были последнее письмо и послание. После исполнения положенных церемоний в праздник жертвоприношения они быстро уехали. Когда они прошли ледяные перевалы, в благородной натуре [хана] под действием ядовитости того адского воздуха наступила резкая перемена. Местность, на которой поражала болезнь удушья, от одного до другого конца составляла восьмидневный путь. Описание болезни удушья приведено при упоминании о Тибете. Эмиры согласились на том, что как спешка, так и задержка [сейчас] вредны и опасны, во всяком случае все же следует быстрее добраться до места, где не бывает удушья, возможно, до того времени естественные силы [хана] смогут оказывать сопротивление усилению болезни. Если же пребывание и продвижение через места, где существует болезнь удушья, будут продолжительными, то на такое промедление, возможно, сил [у хана] не хватит. Байт:
Злосчастные неразумные эмиры, главой которых является Мирза 'Али Тагай, посадили больного государя на коня и, поддерживая его со всех сторон, быстро отправились в путь. Хотя пребывание там было гибельным, однако надо было соорудить [для хана] паланкин, а они оправдали себя тем, что с паланкином невозможно перейти через высокие перевалы. Мисра:
Восьмидневное /297б/ расстояние они прошли за четыре дня и, когда к полуденному намазу оказались в трех фарсахах от того места, где та болезнь случается реже, его настиг [рок]. Кит'а:
В тот час сила естества под воздействием болезни ослабла и болезнь от того схожего с адом климата, о котором говорилось раньше при описании Тибета, — байт:
полностью победила естество, и тот благочестивый государь, дервиш по натуре, могущественный и справедливый хан на призыв: <Вернись к твоему Господу довольный и снискавший довольство> — беспрекословно ответил: “Слушаюсь”, — и его чистая душа отошла из этого грязного мира в мир чистый, <поистине мы принадлежим Аллаху и к нему мы возвращаемся!>, <да умножит Аллах его блеск и да освятит Аллах его могилу>. Стихи:
И это ужасное, сжигающее сердце событие произошло 16 зу-л-хидджа 939/9 июля 1533 года. После этого события злосчастное время и небо, хищное и опасное, как акула, произвели такие удивительные злоключения, упоминание о которых вскоре последует. А до этого мы обратимся к краткому изложению о жизни хана, его прекрасных достоинств, похвальных качеств и совершенных им благих деяний. Хотя все в этом сочинении связано с описанием жизни хана, однако, следуя порядку изложения, [сведения о нем] даны несвязно, здесь же разрозненные сведения будут приведены в сокращенном виде. Его благородная родословная такова: Абу-л-Фатх Султан Са'ид хан гази, сын Султан Ахмад хана, сына Йунус хана, <сына Вайс хана[1147], сына Шир 'Али хана, сына Мухаммад хана, сына Хизр хана ходжи, сына Туглук Тимур хана, <да умножит Аллах их блеск[1148]>. А от Туглук Тимура до Йафета сына Нуха, <да будет над ним мир[1149]>, изложено в “Маджма ат-таварих”[1150] и в “Предисловии” — “Мукаддима” — к “Зафар-наме” /298а/ и будет упомянуто и описано в основной части “Истории”, <если захочет Аллах>, поэтому от повторения этого я воздержался.
Он родился в Моголистане в 892 (1486—1487) году. Его славное имя дал ему его великий дед Йунус хан. До четырнадцати лет он пребывал в Моголистане под защитой и опекой своего отца. Когда Султан Ахмад хан прибыл в Ташкент, чтобы встретиться со своим уважаемым братом Султан Махмуд ханом, он привез с собой и хана [Султан Са'ида]. Когда между Шахибек ханом и этими двумя упомянутыми ханами произошло сражение в Ахси и ханы потерпели поражение [Султан Са'ид] хан, раненный в сражении, попал в руки Шайх Байазида, который был правителем Ахси. Между Шайх Байазидом и Шахибек ханом существовал “волчий мир”, что уже описано. [Шайх Байазид] продержал хана под арестом один год. Когда на следующий год сюда пришел Шахибек хан, он убил Шайх Байазида и его брата Танбала и захватил вилайат Фергану. В Ахси он освободил из-под ареста [Султан Са'ид] хана, взял его с собой и [Султан Са'ид] хан был вместе с Шахибеком, когда тот захватил Хисар и Кундуз. Когда же [Шахибек хан] вернулся из того же похода и выступил на Хорезм, то шестнадцатилетний хан с семнадцатью человеками бежал из Самарканда в Моголистан к своему уважаемому дяде Султан Махмуд хану. В конце концов после одной из битв в Моголистане он бежал и прибыл в Андижан. Правителем Андижана был ставленник Шахибек хана; он арестовал [Са'ид] хана с намерением убить его. Хан бежал от него и ушел в Кабул к своему двоюродному брату Бабур Падишаху. Когда Бабур Падишах направился в Хисар для освобождения Мавераннахра, то он послал [Са'ид] хана в Андижан и тот прибыл туда. Мой дядя, <да покроет его Аллах своим милосердием>, передал ему Андижан и стал служить ему. Когда узбеки вновь завоевали Мавераннахр, хан оставил Андижан и пришел в Кашгар. С боем он взял Кашгар и царствовал там независимо на протяжении двадцати лет. В конце жизни он пошел со священной войной в Тибет <искренно, ради Аллаха Всевышнего> и /298б/ в 939 (1533) году умер от болезни удушья. Он прожил 47 лет, и в его волосах седина пробилась еще не настолько, чтобы быть заметной. Он исповедовал ханифитский толк [ислама] по наследству [от своих предков].
В начале жизни, в дни юности, большое внимание он уделял людям праздным и испытывал огромную страсть к запретным вещам, а о похвальных поступках и благих делах он мало думал. Когда годы его благословенной жизни достигли тридцати семи лет, он отказался от всех удовольствий и запретных вещей и посвятил себя счастью служения святым людям. Он вступил на светлый путь тариката под руководством его святейшества, убежища руководства, господина Ходжа Шихабаддина, известного как Ходжа Хованд Махмуд, занялся этим благородным делом и проявлял похвальное старание в молениях и добрых деяниях. На всех интимных собраниях у него мало говорилось о чем-нибудь другом, кроме пути мистического совершенствования, и речи производили на него большое впечатление. Он очень старался в отношении справедливости и укрепления шариата; во всех делах он поступал согласно шариату и для него не составляло труда соблюдать его установления, наоборот, он любил их. Большинство его дел решалось в доме правосудия, и он чрезвычайно почитал ученых-улемов так, что султаны времени порицали его за это, а он отвечал им: “Проявление уважения или высокомерия допустимо в отношении рода человеческого вообще, а эта группа по своей природе не может равняться даже с низшим мулазимом и оказание им уважения, большого или малого, делается ради науки. Мое уважение к ним — это уважение к науке, и за это я не заслуживаю порицания. Проявлять высокомерие к науке — это невежество”. Ко всякому благочестивому человеку и суфию он относился как к брату, не пренебрегал ими и не ставил себя выше их и не думал, что он государь. Он хорошо относился, ко всем и, хотя по отношению к другим людям он соблюдал величие государя, проявлял к ним такую доброту, что больше этого и представить себе было невозможно. Двадцать четыре года /299а/ я находился при нем а услужении, и я не припомню в его отношении к кому-либо, за исключением считанного количества люден, ни непристойности, ни брани, ни пренебрежения. По отношению к некоторым рабам, исполнявшим обязанности подавальщика воды и подобные этому, если они допускали небрежность, заслуживающую порицания, он только хмурил свое благословенное лицо и смотрел на них с гневом, но слов произносил мало, а если ему хотелось поругать их, то он говорил только “дурной” или “нечистый” и, возможно, кроме этих бранных слов, других он не употреблял. Если он выражался по-тюркски, то говорил приблизительно также.
ГЛАВА 106.
УПОМИНАНИЕ О СОБЫТИЯХ, ПРОИСШЕДШИХ В КАШГАРЕ ПОСЛЕ [СМЕРТИ] ХАНА
Стихи:
Жалоба на противоречивую судьбу, рассказ о кривовращающемся небе, сетования и обида на недостойных потомков — в [тюркском] рубаи:
Увы, когда действия судьбы и рока определены таким образом, то у человека нет сил спрашивать “как” и “почему”. Рубаи:
Короче говоря, после того, как хан вручил свою жизнь ангелу смерти, шейх дьяволов Мирза 'Али Тагай и мать дьяволов Ходжа Шах Мухаммад диван, которые вот уже много лет как свет в своих глазах сменили на зависть, договорились между собой и отправили зятя Мирза 'Али Тагая Йадгар Мухаммада к Рашид султану в Аксу с письмом, содержащим нелепые и ложные сообщения, которые были клеветой на хана, и выдали их за завещание хана, сделанное им якобы при последнем вздохе. Он как будто сказал: “Я не намеревался идти со священной войной в Тибет — это Саййид Мухаммад Мирза и Мирза Хайдар побуждали меня к этому. /299б/ Я не буду доволен своим сыном 'Абдаррашидом, если он не убьет их. Их смерть — это как бы месть за меня. Кроме того, до тех пор, пока они будут существовать, тебе не удастся укрепиться у власти. Они написали еще несколько по добных пустых фраз, долгие годы сидевших по злобности в жаровне их мозга, и отправили. А к моему дяде они послали другого человека с сообщением о том, что случилось с ханом и что теперь им делать, и все, что он укажет, ими будет выполнено, и они подкрепили эту ложь торжественной клятвой.
Когда это известие дошло до моего дяди, он очень разволновался и расстроился. Как положено, он приступил к церемонии поминания [хана] и отправился из Кашгара и Йарканд. Так как был сезон Льва [июль] и стояла чрезвычайная жара, хана быстро привезли [в Йарканд] и погребли в одной из комнат диванханы. В это время из Кашгара прибыл мой дядя. Он выразил глубокое соболезнование высоким госпожам из гарема и женам [хана] и выполнил все дела, связанные с его поминанием. Он устроил поминание и вне [гарема], и каждый из присутствующих эмиров просил его о заключении с ним договора и союза. В собрании вельмож, ученых-улемов, высокопоставленных лиц и эмиров мой дядя первым дал обещание, что будет относиться к ним лучше, чем во времена покойного хана, и они также поклялись, подкрепив это верой: “Мы также больше, чем прежде, будем проявлять старание в доброжелательстве и единстве”. Особенно сильными клятвами подкреплял свою готовность служить, искренность, единомыслие и единство Мирза 'Али Тагай.
[1144] Коран, LV, 19(19).
[1146] Илайес отождествляет перевал Сакри с двумя известными перевалами — Кардунг (севернее города Леха) или Дигар (к востоку от Кардунга) — Росс, с. 44.5, прим. 3.
[1147] Добавлено по Л2 232б; Л3 173б; R 447
[1148] Коран, LХХХIХ, 28(28).
[1149] Коран, II, 151(156).
[1150] “Маджмаг ат-таварих” — имеется в виду сочинение “Джами' ат-таварих” Рашидаддина.