Читать книгу «Та'рих-и Рашиди» онлайн.

Я ответил: “Аллах знает лучше и его посланник”. Он сказал: “Я вижу во сне” — привычка его светлости Ишана была такова, что он свои откровения приписывал сновидениям — “что Маулана Мухаммад хочет построить дом в таком месте, которое нам не принадлежит, но и не вне нас, но этот дом не будет прочным”. Несмотря на это поездка в Хорасан состоялась; Маулана Мухаммад уехал в Хорасан без разрешения. Он оставался в Хорасане шесть месяцев и постоянно имел беседы с 'Абдаррахманом Джами. Однако желание служить его светлости Ишану настолько овладело им, что он вернулся обратно к нему. В “Силсилат ал-арифин” написано также: “Я прибыл к его светлости Ишану в Ташкент. Я решил, что остаток жизни я проведу, ухаживая за его лошадьми, помогая конюхам его светлости. Приняв такое решение, я пошел [на конюшню] и сидел в уголке, когда пришел один человек и позвал меня: “Ишан вызывает тебя”. Я был близок к потере сознания. Его светлость поздоровался со мной и встретил меня таким образом, как-будто с мсей стороны не было совершено никакого недостойного поступка, а наоборот, как будто я оказал ему похвальные услуги. И он больше прежнего удостаивал меня разными милостями своей благородной натуры. Несмотря на это, лоб мой покрывался потом стыда, и [после этого] я всегда ходил стороной и не мог /137б/ без страха лицом к лицу встретиться с Ишаном. В то время, когда язык Ишана, глаголящий истины, излагал познания [тариката], его светлый ум пожелал, чтобы я приобщился к счастью его досточтимых изречений, и он спросил: “Где Маулана Мухаммад?” Присутствующие в собрании, а может быть и друзья, доложили: “Он постоянно пребывает снаружи, и когда мы уговариваем его участвовать в собрании, он говорит: “Из-за того, что я совершил, как могу я считать себя достойным того счастья, чтобы осмелиться постоянно присутствовать в благородном собрании у Ишана? Разве недостаточно для меня того счастья, что я нахожусь вблизи его и вижу его лик издали?” И он проливает капли дождя из облака стыда и печали”. Его светлость Ишан промолвил: “Идите, скажите ему, что мы хотим, чтобы он, как прежде, всегда находился при нас. Если с его стороны что-либо совершено, то мы простили его, а если вина совершена нами, то он также пусть простит нас и придет”. Когда в настойчивости милость Ишана достигла этой степени, я приступил к служению у его порога, где обитают ангелы, с большим усердием, чем прежде, и то море великодушия также оказало мне такое благодеяние, которое я никогда себе не представлял. Однажды [Ишан] сказал: <Обычай великодушных людей таков, что провинившихся людей они не заставляют извиняться”. И действительно, с этим ничтожным Ишан так и поступил, <да воздаст ему Аллах добром>. Однако его светлость Ишан ногу наставления на истинный путь /138а/ держал на ступеньке жизни, а его честь Маулана [Мухаммад Кази], кладя голову преданности на ту ступеньку, находился на самых высоких ступенях близости [к Ишану].

В обычае государей того времени было так, что каждый из них искал связи с одним из мюридов Ишана и, отправляя через его посредничество свои прошения, они поднимали внимание ума его светлости Ишана на самую высокую ступень. Например, с Маулана Касимом добивался связи Султан Абу Са'ид мирза, с Маулана Ходжа 'Али — Султан Ахмад мирза, и таким образом все султаны придерживались этой практики. Султан Махмуд хан установил связь с его светлостью Маулана [Мухаммадом Кази]. Этот ничтожный [Мирза Хайдар] слышал из красноречивых слов его светлости Мауланы, который говорил: “Как-то я хвалил Султан Махмуд хана перед его светлостью Ишаном и между прочим рекомендовал его [Ишану]. Его светлость Ишан сказал: “Да. Султан Махмуд хан способный молодой человек, однако у него есть один недостаток, который препятствует его успехам. Взаимоотношения между покровителем и покровительствуемым должны быть такими, чтобы приказания покровителя покровительствуемый выполнял точно, а не действовал бы по своему разумению. Он должен быть как сокол — на что бы его ни пускали, хватит ли у него сил или не хватит, он хватается за то и не раздумывает о том, получится или не получится[752]. По этой причине хан не добился того успеха, которого от него ждали люди, как в начале этого краткого изложения /138б/ уже было упомянуто. Цель этого вступления показать, что благодаря этой связи [с Султан Махмудом] после смерти его светлости Ишана, <да освятит Аллах тайну его>, его светлость Маулана [Кази] уехал в Ташкент. Славное прибытие его светлости Мауланы [в Ташкент] было встречено с радостью и преданностью, и он оставался там до разорения Ташкента, а после переселился в Бухару. В то время в Бухаре правил от имени Шахибек хана Махмуд Султан, брат Шахибек хана и отец 'Убайдаллах хана, который удостоился счастья свидеться с Маулана Кази, и его тянуло к славной беседе с ним. Махмуд Султан вручил ему свою волю и занимался с ним одну зиму. От надежных людей его светлости Маулана [Мухаммада Кази] я слышал, что он говорил: “Согласно [поручению] <люди исповедуют веру своих государей>, когда Махмуд Султан вручил мне свою волю, среди дервишей началось такое увлечение занятиями, что больше такого удовольствия [в жизни] я не получал” Вот по этим причинам, о которых сказано, его светлость Маулана с того времени пребывал в Бухаре. Когда мой отец ушел в Хорасан и принял там мученическую смерть, о событиях, связанных с этим ничтожным, о которых бьло сказано и еще будет сказано, действенная помощь, оказанная его светлостью [Маулана Мухаммадом Кази] этому ничтожному, также имела место в Бухаре. До 916 (1510 — 1511) года [Мухаммад Кази] находился в Бухаре. Котла произошло завоевание кызылбашей, <да проклянет их Аллах>, о чем еще будет упомянуто, из Бухары он отправился в Андижан и Ахси, /139а/ решив поселиться в тех пределах. В благоденствии его славного приезда много людей в тех краях удостоились [вступить] на верный путь ордена ходжей Накшбанди, <да будет над ним милость Аллаха>, и достигли высоких степеней. Благоденствие от этого дела в том вилайате существует и сейчас. Люди, достигшие высших степеней мистического совершенства, занимаются наставлением людей на истинный путь. О этих счастливых людях будет сказано в жизнеописании его светлости Махдуми Нурана, <если пожелает всевышний Аллах>. В начале этой краткой истории было решено, что везде, где будет упомянут [эпитет] Махдуми Нуран, подразумевается, что это Его светлость [Шихабаддин Махмуд].

Об остальной жизни его светлости Маулана [Кази] будет написано в своем месте, <если захочет всевышний Аллах>.

ГЛАВА 17.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ОКОНЧАНИЮ РАССКАЗА

До того, как мы приступили к описанию жизни его светлости Маулана [Кази], речь шла о том, что он поручил моему учителю Маулана Мухаммаду взять меня и бежать. Хотя у того до этого не было такого намерения, однако благодаря подобному мессии слову [Маулана Кази] он решился на это. Приступив к осуществлению этого решения, он наедине сказал мне: “Вы собираетесь ехать в Хорасан?” Я ответил: “Да, меня потребовали, надо ехать”. Он сказал: “Стало известно, что Шахибек хан арестовал Мирзу [Мухаммад Хусайна], а после того, как Вы приедете туда, не известно, что он сделает с Вами”. В таком духе он продолжал свою речь и, в конце концов, сказал: “Я хочу кое-что сказать Вам с условием, что Вы никому /139б/ не раскроете эту тайну”. После этого он заставил меня скрепить это условие страшными клятвами и сказал: “Мирзу [Мухаммад Хусайна] в Хорасане предали мученической смерти, а Вас позвали и приказали, чтобы на дне реки Аму довести Вас до почетного места в раю. Если у Вас найдется кто-нибудь, кто взял бы Вас и бежал с Вами, то бегите”. Байт:

Я испугался и стал плакать, бесконечная тревога проложила дорогу к моему сердцу и всем своим существом мне захотелось бежать, что давало надежду на спасение жизни. Маулана Мухаммад сказал: “Итак, эту тайну надо держать в сердце и быть готовым к тому, чтобы как только я уведомлю Вас, приступить к делу”.

В городе Бухаре он отыскал одного знакомого и решил, что я спрячусь на несколько дней в укромном месте в его доме. Он известил об этом нескольких человек из приближенных моего отца, и было решено, что в ту ночь, когда мы захотим бежать, они возьмут лошадей [из дворцовой] конюшни и отправятся в какую-нибудь сторону, чтобы лазутчики подумали, что мы бежали на лошадях. Они будут сторожить дальние дороги и разыскивать нас в окрестностях, а не в городе. В ту самую ночь, когда мы укрылись в доме того знакомого, те люди увели лошадей из [дворцовых] конюшен. План совпал с божественным предопределением. Все думали: “Они убежали на лошадях”, и никто не искал нас в городе. Пятнадцать дней мы оставались в доме того доброго человека, которого звали Никпай. /140a/ По прошествии упомянутого времени, присоединившись к простым людям, к погонщикам ослов, мы прибыли в Хисар-и Шадман. На базаре Хисара один из мулазимов моего отца узнал Маулана Мухаммада. Боясь как бы он не пошел по нашему следу, мы быстро уехали из Хисара. По дороге я упал с осла, и локоть моей левой руки выскочил наружу. Из-за страха нам не удалось попасть в город и на базар, а в селениях костоправа не нашлось. В таком состоянии мы отправились, и в течение двух месяцев я терпел самые ужасные муки. В Пушанге, в одном из важных селений Хутталана, мы остановились на несколько дней в доме главы, которого звали Ходжа Хабибаллах. Это был очень доброжелательный человек; он проявил к нам большое внимание, разыскал и привел костоправа. Тот костоправ заново сломал, а затем соединил кости. Прошло уже два месяца, как моя рука находилась без движения, и от сильной боли по ночам я не спал, а в ту ночь я заснул.

Однажды, пришел[753] какой-то воин, поставил колчан в угол, сел, взглянул на присутствующих людей, затем вскочил и приблизился. С большим почтением он сказал: “Ходжа Маулана Мухаммад, Вы не узнаете меня? Я был бакавулом у Мирза Мухаммад Хусайна в такие-то дни и в такие-то времена, я хорошо служил Вам”. Когда он таким образом напомнил о себе, [Маулана Мухаммад] был вынужден признать знакомство с ним. Маулана Мухаммад также заволновался, выразил радость и начал вспоминать разные случаи. Тот день и ночь они провели вместе в обстановке искренности. Когда настало утро и время уходить ему, он встал посередине комнаты в почтительной позе и сказал: “Господин Маулана Мухаммад, да будет Вам милость Аллаха за Ваше благородное рвение и верность. Признательность за добро должна быть именно такой. Вы хорошо сделали, что бежали, взяв с собой сына Мирзы [Мухаммад Хусайна]. Если бы у меня была какая-нибудь возможность, то я непременно оказал бы Вам помощь, но так как у меня нет для этого средств, /140б/ то насколько смогу, окажу Вам услугу”. Сказав это, он ушел. Через некоторое время[754] пришел один из близких людей Ходжа Хабибаллаха, наклонился к уху Ходжи, и краска покинула лицо Ходжи, как сознание покидает голову. Он тотчас же освободил [комнату от людей] и сказал тому человеку: “Говори, что сказал Шайхам?” Тот человек ответил: “Шайхам сказал: “Скажи Ходжа Хабибаллаху, что этот человек [Маулана Мухаммад] бежал с сыном Мухаммад Хусайна мирзы. Этот мальчик приходится двоюродным братом Мирза хану и Бабур Падишаху. Ходжа приютил его у себя дома, чтобы выразить неповиновение Хамза Султану. Теперь я иду сообщить об этом наместнику Матлаб Султану, и все достояние Ходжа Хабибаллаха я вымету метлой разорения так, что пыль от этого поднимется к небу, и эта пыль будет сыпаться на него всю жизнь”. Он сказал это и быстро ускакал”. Этот Матлаб был сыном Хамза Султана; он был одноглазым — от темноты жестокости его внутренний глаз был более слепым, чем внешний, и все угнетенные тех владений в диване его правосудия ничего не читали, кроме мрачного письма. Листья дерева жизни людей постоянно трепетали от бурного ветра его ярости. Ходжа Хабибаллах опустил голову на грудь и некоторое время сидел задумавшись. Затем он сказал: “Никто мне не передавал вас на поруки, чтобы я был обязан выдать вас, когда от меня это потребуют. Из-за боязни, что меня накажут за эту поруку, поручителем которой я не был, отдавать этого несовершеннолетнего в руки смерти не дозволено и преступно, как в исламе, так и [с точки зрения] человечности. Вставайте и идите в любое место, которое считаете безопасным для себя. А если меня из-за вас накажут, то это будет для меня запасом [благодеяний] в будущей жизни”. Помолившись за него, мы расстались с ним и в тот же час уехали.

В то время в Бадахшане /141а/ объявился некий “Гаситель свеч” по имени Шах Разиаддин. Каждого, кто не был его последователем, убивали и считали это причиной своего спасения и воздаяния в мире будущем. Из-за него дороги были закрыты, и пройти в Бадахшан стало трудным. Разиаддин был одним из еретиков Кухистана, и рассказ о тех проклятых еретиках записан во всех исторических книгах. Большинство жителей Бадахшана придерживались той секты. Они считали, что у мира нет начала и конца, не признавали воскрешения и оживления и говорили: “Быть привязанным к предписаниям шариата было обязательным для всех во времена пророка Мухаммада, а в настоящее время достаточно произносить [формулу] исповедания веры: “Калама-и тайиба” и следовать ее смыслу”. Все остальные предписания утратили силу. Была дозволена половая близость с близкими родственниками, если даже все они дочери и сыновья одной матери. Кровь и имущество всех были дозволены для всех. Секта мулахида — наихудшая из всех ересей мира. Во время завоеваний Шахибек хана, когда люди Бадахшана оставались сами по себе, как уже упоминалось, они отправили в Систан человека, и тот привез [в Бадахшан] этого Шах Разиаддина, который был потомком их старинных пиров и которым они ежегодно посылали свои подношения. До приезда его [в Бадахшан], как упоминалось раньше, сюда прибыл Мирза хан, убил Зубайра и стал государем. Несмотря на то, что люди [Зубайра] Раги[755] и большинство хазарейцев Бадахшана подчинились ему, [Разиаддин] имел здесь полную власть. Все жители Бадахшана, далеко или близко от него, видя его или не видя, искали с ним близости. Обо всем этом стало известно, когда мы достигли Дили Базара[756], одной из главных деревень Хутталана. Мы стали искать выхода [из этого положения]. Некоторые тамошние люди советовали; обратитесь за помощью и прибегните к защите Шах Никпайа, являющегося правителем тех растерявшихся людей[757]. Он, хотя и подчиняется Хамза Султану, однако является доброжелателем Мирза хана и поддерживает связь также и с Шах Разиаддином, /141б/ и он сможет доставить вас к Мирза хану.

Маулана оставил меня в доме одного человека, отправился к Никпай шаху и доложил ему: “Я учитель Мирза хана, спасся от насилия узбеков и хочу добраться до подножия трона Мирза хана. Если в этом деле [с Вашей стороны] будет проявлено старание, это будет добрым поступком. Кроме того, я могу перед Мирза ханом обрисовать Ваше доброжелательство в лучших, красках”. Шах Никпай встретил Маулана Мухаммада с большим уважением и почтением. Он присоединил к нему пять человек своих доверенных людей, чтобы переправить нас через реку и доставить в Рустак, который хотя и был разрушен, являлся убежищем от нападения “Гасителя свеч”. Те пять человек прибыли и во время послеполуденного намаза переправили нас через воды Аму, и мы отправились в Рустак. Когда факелы лучей солнца опустились в печь запада, а искры звезд рассыпались по темному небосводу, в сердцах тех пятерых людей вспыхнул огонь вражды, и они затеяли ссору. С нами были три бедняка, которые имели немного средств для торговли и в надежде на прибыль ехали в Кала-йи-Зафар[758]. [Те пятеро] сказали им: “Надо уплатить пошлину — бадж”, и они уплатили им то, что те потребовали. Затем они снова заявили: “Каждый из нас имеет отдельное требование”, — это они тоже взяли. В конце концов они сказали: “Мы нападем на вас”. Что же это за нападение — пять крепких мужчин против пятерых слабых бедняков? Они не дали нам времени опомниться и стали связывать каждого из нас, что предвещало убийство. Когда они схватили Маулана Мухаммада, он сказал им властно и твердо: “Вы не можете насильничать над нами, вы знаете, кто этот человек?” — и он указал на меня — “это брат Мирза хана, он убежал из Бухары и едет к Мирзе. Большой отряд разных слуг следует за ним, а несколько человек из них /142а/ остались у Шах Никпай шаха. Если мы не приедем в Кала-йи Зафар, вы можете себе представить, что они с вами сделают?” Когда Маулана сказал это, те растерялись и на своем жаргоне сказали: “О ходжа, забери свои вещи-улики”. То, что мы отдали им, они вернули нам и ушли. Сколько мы ни старались, они больше не обращали на нас внимания и вернулись назад. А нам нельзя было возвращаться и, читая [стих Корана]: <И на Аллаха пусть полагаются полагающиеся>[759], мы отправились в путь. Мы шли до рассвета, а днем спрятались в одном месте. Следующую ночь мы гнали лошадей и утром достигли Рустака, где оказались в безопасности от нападения проклятых еретиков. На следующий день мы прибыли в Кала-йи Зафар.

Во время завоевания узбеков, о котором уже было написано, когда всякий из людей Бадахшана в каждом углу поднимал голову, и узбеки несколько раз приводили сюда войско и ничего не смогли сделать, одним из военачальников Бадахшана был Мубарак Шах. Он выбрал для себя неприступное место, но до того, как оно было укреплено, на него напали узбеки. Мубарак Шах дал в том месте сражение, разбил узбеков, и поэтому ту крепость назвали Кала-йи Зафар (“Крепость победы”). Другая причина [этого названия] в том, что имеется племя людей, которое называют “музаффарийан” (“победители”), и Мубарак Шах — из тех людей. И это место — столица Бадахшана.

Мубарак Шаха убил Зубайр Раги и захватил власть, а Зубайра Раги убил Мирза хан, как об этом уже было написано раньше. Мирза хан с тех пор находился в Кала-йи Зафар. Большинство хазарейцев верхнего Бадахшана подчинил Мирза Аба Бакр, а нижний Бадахшан, расположенный на равнине, узбеки присоединили к вилайату, находившемуся под их властью, а то, что оставалось между ними, лучшую часть вилайата, захватил Разиаддин, “Гаситель свеч”, с еретиками Бадахшана. Мирза хан проводил жизнь в ущельях, испытывая трудности. /142б/ В это время я прибыл к нему, и он встретил меня с любовью и состраданием. За восемнадцать дней до моего приезда сюда приезжал Султан Са'ид хан и уехал, о чем вскоре будет рассказано. Целый год я оставался при Мирза хане. Об остальных делах будет рассказано после описания приезда [Са'ид] хана в Кабул.

ГЛАВА 18.

ПРИЕЗД СУЛТАН СА'ИД ХАНА В АНДИЖАН, ПЛЕНЕНИЕ ЕГО ШАХИБЕК ХАНОМ[760], ОСВОБОЖДЕНИЕ [ИЗ ПЛЕНА] И УХОД [СА'ИД ХАНА] В КАБУЛ К БАБУР ПАДИШАХУ

При описании жизни [Са'ид] хана раньше отмечалось, что поскольку он долгое время находился при Шахибек хане, то хорошо был знаком с характером его и его людей и знал, что на этот раз они не оставят [в живых] могольских султанов. Теперь не будет так, как один раз Шахибек хан схватил подол Султан Махмуд хана и отпустил, оправдав себя этим перед народом, поэтому каждого, кто стремился к Шахибек хану, Са'ид хан удерживал от этого многочисленными уговорами. Однако дела в Моголистане приняли такой оборот, что для него не осталось другого средства, как пойти к узбекам, и эти дела уже были описаны. Когда по упомянутым обстоятельствам [Султан Са'ид хан] был вынужден прибыть в Андижан, правление и власть в Фергане были в руках Джанибек султана. Джанибек Султан отдал Андижан человеку по имени Ходжа 'Али бахадур, потому что он был одним из доверенных людей Шахибек хана и стал при нем аталиком. Он был сумасбродным, однако в военном деле, в управлении Государством был очень знающим человеком.

Когда [Султан Са'ид] хан дошел до Сулат-канда, который подчиняется Андижану, перед тем, как назвать свое имя и происхождение, он спросил, что сделали с Султан Махмуд ханом и куда отослали Султан Халил султана. Жители того селения сообщили, что Султан Махмуд хана и всех могольских хаканов, которые приехали сюда, отправили в город небытия /143а/ через ворота мученической смерти. Нить надежды у хана, которая [и до этого] <была слаба, как паутина[761], окончательно оборвалась. Видя и зная это, он не раскаивался в том, что приехал сюда, потому что другого выхода у него не было Ходжа 'Али бахадур послал человека и забрал у него все, что было, а самого хана заключил под арест в худжру, находившуюся над воротами андижанской крепости. На следующий день, когда меченосец турка Востока вытащил саблю из ножен небосвода, и блеск его сияния озарил мир, светлый мир потемнел в глазах хана — известив [Султан Са'ид] хана, Ходжа 'Али бахадур отправил его в Ахси к Джанибек султану. Но сам Ходжа 'Али бахадур приуныл и опечалился, он сожалел об этом и раскаивался, однако, опасаясь приказа Шахибек хана, не мог даже подумать о спасении хана.

Перед тем, как отправить хана, он послал гонца [к Джанибек султану]. В те дни Джанибек султан упал с лошади, стукнулся головой о землю, и ум его после этого расстроился. Часто его действия и слова не соответствовали здравому рассудку. Поводья, удерживающие равновесие, выскользнули из рук его разума. Когда прибыло сообщение [о Са'ид хане], в тот день его мозг случайно охватило желание действовать согласно исламу и поступать по закону шариата, и это обстоятельство Всевышний Аллах сделал причиной спасения хана. [Джанибек] сказал: “Я не палач, чтобы стараться пролить чью-то кровь”. Он приказал, чтобы написали указ на имя Ходжа 'Али бахадура: “Могольского султана, который приехал сюда, мне никто не отдавал на поруки и не было решения по шариату, чтобы пролить его кровь. <С получением этого письма[762] пусть его отпустят на просторы покоя и безопасности, и пусть он идет, куда захочет”. Хан много раз рассказывал этому ничтожному об этих событиях. Он говорил: “Мне давно было известно, что узбеки ни в коем случае не оставят могольских султанов в живых, поэтому я готов был к этому еще /143б/ при моем первом отправлении в Андижан. Когда я достиг Андижана, некоторые благочестивые люди стали писать для меня и присылать мне свои моления за меня, а я отвечал им, что одно из условий для молитвы — это не воздавать ее за неосуществимое дело, а мое спасение — из числа невозможностей, и молитва за это исключается. Они отвечали: “Если эти моления и не спасут Вас от этих страшных событий, то, по крайней мере, на том свете принесут Вам награду”. Для вознаграждения [на том свете] я читал некоторые из тех молений, которые люди присылали для меня, и по всякому представлял себе свое спасение, и никак оно не рисовалось на доске моего воображения. Например, я представлял, допустим, что Шахибек хан умер, однако какая польза для моего спасения в том, что он умирает в Хорасане в то время, когда меня убивают в Ахси; а если сейчас умрет Джанибек султан, то с его смертью дела у узбеков не расстроятся [настолько], чтобы от этого расстройства я бы мог спастись. Никакой возможности для моего спасения я не видел. Когда мы приблизились к Ахси, навстречу нам скакал какой-то человек. Мне стало ясно, что этот человек едет известить о способе моей казни. Когда он приблизился, оказалось, что это — Маулана Хайдар Харсавар[763], один из уважаемых людей Андижана. Он спрыгнул с коня, поцеловал мое стремя и с безграничной радостью и веселостью сказал: “Да будут приятные вести! Вышел приказ Джанибек султана о Вашем освобождении. Отмеченный счастьем указ несет следом Дуст 'Али Чулак”. У меня промелькнула мысль, что он говорит это, чтобы успокоить меня. Я сказал: “Да воздаст тебе Господь добром! Я уже перестал думать о жизни и для меня нет необходимости в таких утешениях”. Пока Маулана Хайдар подтверждал истинность своих слов верой и прославлением Бога /144а/ и подкреплял их внушительными и сильными клятвами, прибыл Дуст 'Али Чулак и передал приказ моей страже, чтобы она возвращалась, привела меня к Ходжа 'Али бахадуру и действовала согласно привезенному мною указу. В одном фарсахе от Ахси они повернули назад и увезли меня в Андижан. Когда <указ обо мне[764] отдали Ходжа 'Али бахадуру, он принес его, отдал мне в руки, и я прочел его. Содержание его было то же самое, о чем говорил Маулана Хайдар. Ходжа 'Али бахадур сказал: “Мне этого довода достаточно. И если [Джанибек] не остановится на этом решении и в силу изменчивости его нрава последует указ, отменяющий [настоящий], сейчас надо радоваться и пить из бокалов, веселить душу и отдохнуть в наслаждении. И сколько я ни убеждал его в том, что осквернять сейчас чашу вина мученической смерти бокалами веселья есть проявление безнравственности и кощунства, пользы не было, и я вынужден был поступать так же, как Ходжа 'Али бахадур. Бокалы веселья пошли по кругу, как круг самого бокала. Алое вино заставило цвести подобно красной розе и весеннему тюльпану румянец лица, который от желтизны желчного приказа Шахибек хана приобрел цвет шафрана.

Тот день прошел в беспрерывном питье вина, и когда свеча ночного пиршества осветила как день площадь собрания, прибыл йасавул Джанибек султана по имени Аллахберди и дал в руки Ходжа 'Али бахадура приказ, возвещающий несчастье. Ходжа 'Али бахадур отдал приказ мне в руки: “Читай письмо”. Там было написано: “Без предварительного обдумывания был издан указ об освобождении Султан Са'ид хана, теперь [стало ясно, что] освобождение его противоречит ханскому[765] указу. Следует присоединить его к ранее ушедшим, которые больше не вернутся, <или же по прежнему порядку ты отправишь могола в столицу, а там его[766] наверняка отошлют в мир вечного покоя через виселицу”. /144б/ Когда я прочел этот, с дурным предзнаменованием, указ, розовый цвет [моего лица] от пурпурного вина сменился желтым цветом страха. Ходжа 'Али бахадур все понял и сказал: “Что еще осталось, чтобы смущать веселье и напрасно тревожиться? Читай указ”. Я прочел. Ходжа Али бахадур разгневался и сказал: “Мозг его расстроился от порчи, и что можно ждать от такого мозга? Во всяком случае, если он задумает добро, оно непременно окажется чистым злом, а если он задумает зло — то сохрани нас Аллах от этого! Человек, который спасся от острия меча и от виселицы, исчезает подобно ртути и улетучивается, как камфора. Где я найду его?” Йасавул учтиво поцеловал землю и сказал: “Бахадур! Сворачивать с прямого пути доброжелательства и грешить ложью — худшее из качеств человека и не является добрым делом. Султан, который, как Вы говорите, исчез, подобно ртути, находится при Вас, как я это вижу”. Ходжа 'Али бахадур вспыхнул как огонь и сказал: “Моя достойная служба и неподдельное мужество, проявленные ради Джанибек султана, разве оканчиваются этим унижением, когда подобный тебе новоявленный Чагатай, у которого подол службы все еще настолько запачкан, что никакая вода прощения не сможет отмыть его, обвиняет меня во лжи и наставляет на путь доброжелательности к этой династии! Во всех делах я могу держать ответ перед султаном”. Он приказал, чтобы сделали в бревне дыру, положили его на шею [Аллахберди йасавула] и держали[767] [йасавула] во дворе на конюшне. Позже, когда одежда царствования в Андижане украсилась станом правления хана [Султан Са'ида], этого Аллахберди йасавула схватили и привезли к хану и напомнили о его дурном поступке. /145а/ Хан сказал: “Ходжа 'Али бахадур в ту же ночь отомстил за нас и нашу память очистил от обиды. Теперь пусть он приступит к той же службе йасавула”. Он дал ему среднюю ступень йасавульства, что было для него высшей должностью.

О боже! Ты такой владыка, что от лучей твоего великодушия появился свет у мира изначального и, конечно, у человека. Все это благородство проявлено самым ничтожным из твоих рабов. Этот раб [Султан Са'ид], простивший того грешника, ничтожен в сравнении с твоим владычеством над тем рабом [йасавулом], который явился местом проявления великодушия “Если со стороны того раба [Султан Са'ида] будут допущены ошибки, твое прощение их не будет удивительно, так как раб [Султан Са'ид] своим снисхождением простил такую большую вину. Что стоит величина вины того раба [Султан Са'ида] перед твоим великодушием, могуществом и величием твоей милости? Он простил твоему рабу [йасавулу], и ты прости своего раба [Султан Са'ида] <Аминь! О, владыка обоих миров>.

Ту ночь до наступления дня [Ходжа 'Али бахадур я хан] провели в беседе, а на следующий день [Ходжа 'Али бахадур] отправил хана в сопровождении нескольких людей по дороге Каратегина. Они прошли один день. Сопровождающие люди потеряли правильную дорогу, и все вернулись. Об этом сообщили Ходжа 'Али 'бахадуру. Он сильно поругал тех людей и подверг их наказанию. Несколько дней он держал хана при себе. Он нашел хороших надежных людей — первым из них был Маулана Халики — человек, обладающий достоинствами и стремящийся к знаниям. Он искусно писал насталиком, хорошо слагал стихи и в музыке был мастер. Другой — Ходжа Салих. Он был в Андижанском вилайате опорой купцов и по всем дорогам был знаком со всеми людьми. Для этих людей упомянутый Ходжа был надежным человеком в делах. Другой — Маулана Йусуф Кашгари, мухтасиб в Андижане, в делах он был человеком знающим. /145б/ Другой — Гадайберди[768]. Это был человек веселого нрава и знаток музыки. Другой был Амир Ахмад из тюрков Андижана. Он много путешествовал, хорошо знал все дороги и тропы. Другой был Джалал — до предела услужливый человек. Сделав этих нескольких человек спутниками хана, Ходжа 'Али бахадур отправил его во второй раз. Ходжа Салих и Маулана Йусуф ехали под видом купцов; Маулана Халики, Дарвишберди[769] и хан — в одежде студентов, походили на Каландаров, а Мир Ахмад и Джалал — под видом слуг купцов. В таком виде они отправились и в полной безопасности, благополучно добрались до Кала-йи Зафар.

В Кала-йи Зафар сидел Мирза хан при таких обстоятельствах, о которых сказано выше. Мирза хан сделал для них все, что мог. Они пробыли в Кала-йи Зафар восемнадцать дней. Так как Мирза хан был человеком слабым, несколько людей из его окружения в беседах между собой испивали чашу отчаяния, и они положили на блюдо прощения власть в Кала-йи Зафар, который не равнялся [по величине] и половине лепешки, и предложили ее широкому, как море, вниманию хана. [Са'ид] хан не обратил на это внимания и сказал: “Мирза хан — сын моего дяди. Из-за превратностей судьбы он подвергался сотням трудностей и выступать против него и отнимать у него это владение не дозволено в религии великодушия и запрещено в вере благородства”. По этой причине [хан] быстро совершил переход и ушел в Кабул. После его ухода из Кала-йи Зафар через восемнадцать дней я также прибыл к Мирза хану, как было уже упомянуто ранее.

Когда хан достиг Кабула, [Бабур] Падишах встретил его с уважением и почестями. Хан не раз говорил: “В те дни, когда я был в Кабуле, время для меня проходило так беззаботно, как /146a/ никогда не бывало раньше и больше никогда не будет, так как управлением делами царства, что является самым трудным делом, занимался [Бабур] Падишах. Царствование доставляет разнообразные удовольствия благодаря свободе действий и дружбе людей, проявляющейся в услужении царствующей особе. Вершители дел государства не могут избежать общения как с другом, так и с недругом, как с хорошим, так и с плохим, а у меня в те дни была такая свобода действий, что я водился только с теми, кто мне нравился, и больше никто меня не беспокоил — это великое удовольствие! Таким же образом все, что было угодно моей душе и моему уму, непременно осуществлялось без труда. Все, что было необходимо для жизни, [Бабур] Падишах имел в достатке и в таком количестве, что хватало на все и даже с избытком. В течение двух с половиной лет моя жизнь текла так беззаботно, что никогда даже пылинка печали не касалась моего сердца, и единственная мысль, занимавшая в то время мой ум, была лишь о том, где сегодня соберется общество и какие будут удовольствия. В те дни ни от чего у меня не болела голова, разве что от хмеля, и я не испытывал никакого смятения, разве что из-за локона возлюбленной. Постоянно от силы любви воротник <моего терпения[770] был разорван, а от стремления к рубинам тюльпаноликих — грудь растерзана.

Птица души моей, подобно диким животным, убегала от всех, кроме газелеоких, и находила покой в силке их локонов. Если я испивал чашу вина, то при этом мечтал о ее рубинах, с цветом вина. Если же я ел кусок кебаба, то как будто я доставал этот шашлык из огня любви к ним. Байт:

Особенно был один из сыновей могольских эмиров, рожденный пери, подобный гурии, со стройным станом, с грациозной поступью, с лицом, как тюльпан, со станом, как цветок, мучитель /146б/ по имени Бек Мухаммад.

Байт:

Возможно поэт в отношении его сказал? — [стихи]:

Возможно вся эта красота[771] достигла предела в его грациозной особе и до того, как достигнуть совершеннолетия в эту пору незрелости, она довела до совершенства жестокосердие.

Байт:

Его брат и родственники — все находились при мне, и услужение мне они считали для себя самым заветным желанием в противоположность ему, который, проявляя дружбу ко мне, вместе с тем избегал меня и никогда не боялся огорчать меня.

Байт:

Мне редко удавалось схватить подол свидания с ним, а если иногда и удавалось, то он так взмахивал руками кокетства и каприза, что подол свидания с ним выскальзывал из моих рук, и даже поводья терпения и покоя уходили из рук ума и рассудка.

[752] Приведено по Л1 104а; Л2 123а; Л3 105б

[753] Добавлено по Л2 129а; Л3 106б

[754] Приведено по Л1 105а; Л2 129а; Л3 106б

[755] Приведено по Л3 107а; R 219

[756] Приведено по Л3 107б; R 219

[757] Приведено по Л1 105б

[758] Кала-йи Зафар — крепость на левом Кукча. (Бартольд, Бадахшан, с. 345).

[759] Коран, XIV, 15(12).

[760] Добавлено по Л1 106б

[761] Приведено по Л2 131б; Л3 188б

[762] Добавлено по Л2 131б; Л3 109а

[763] Приведено по Л2 132а

[764] Приведено по Л3 109б (в Т — неясно)

[765] В Л2 132б; Л3 109б — Джанибек султана

[766] Добавлено по Л2 132б; Л3 109б

[767] Приведено по Л1 107б, Л2 133а; Л3 110а

[768] В Л2 134а; Л3 110б; R 226 — Гадайпири

[769] В Л2 134а; Л3 110б; R 226 — Дарвишпири

[770] Добавлено по Л1 108б; Л2 134б; Л3 111а

[771] Приведено по Л1 108б; Л2 134б; Л3 111а