Да, это замечательная новость, но все же кое-что меня напрягает.
— Ты умница, Кать, что разрулила с разводом, и все же я бы не хотел, чтобы ты ездила в места, где можешь повстречаться с этим утырком без меня. В следующий раз не молчи об этом. Поверь, я найду время, чтобы побыть с тобой.
— Я как-то значения не придала, — удивляется. — Но мне приятно, что ты заботишься обо мне и ревнуешь.
— Я не ревную, просто…
— Да, точно, ты не ревнуешь. Ни капельки, — еще и хихикает.
— К чему этот шутливый тон? Я же сказал…
— Что не рев-ну-ешь! Это я неправильно выразилась! — Я слышу голос другой женщины, которая настойчиво зовет Катю. — Мне пора, Давид, если сейчас не вернусь к Кирияновой, она меня сожрет. Я позвоню, как освобожусь, хорошо?
— Да, звони.
Не снимая ботинки, прохожусь по квартире к лестнице, ведущей на второй ярус. Заехал сюда на минуту, чтобы забрать документы.
Наши отношения с Катей протекают легко. За исключением одного минуса — мы оба много работаем.
Каждая минута времени, проведенная друг с другом, для нас очень ценная. Но я все равно остаюсь голодным после наших встреч. Мне Кати мало. Всегда. Мне не хватает ее. Она вроде рядом и в то же время недосягаема.
И сейчас, размышляя об этом, мне вспоминаются слова Кати: она призналась, что виной ее развода с мужем была не только любовница, но и то, что она надоела Тимофею. Как женщина, как личность, как человек, проживающий под одной крышей.
И я все еще не могу взять в толк, как это возможно?
Я вообще не представляю, как она может надоесть, если ею нельзя как следует насладиться, чтобы я даже просто допускал мысль о пресыщении?
Она же постоянно у этой Кирияновой или в спортивном зале. Она занята, у нее есть своя интересная жизнь, центром которой являюсь далеко не я.
Я просто не понимаю, как тому ублюдку могла надоесть женщина, живущая в таком насыщенном режиме? Как он мог променять ее на капризную, визжащую малолетку?
Хотя почему не понимаю… Тимофей — амбассадор дурости. Если бы не такие, как он, кто знает, познакомился бы я вообще с Катей?
Забрав документы, спускаюсь на первый этаж и только сейчас вижу в гостиной на журнальном столе розовую расческу.
Значит, вчера была расческа.
После каждого визита Кати в квартиру я стал находить оставленные ею мелкие предметы вроде заколки, крема, резинки для волос или расчески. И с каждым разом вещичек становится все больше. Она ими здесь пользуется.
И я совершенно не против. Пусть хоть все ими тут завалит.
Когда я вижу ее вещи, мне эта квартира перестает казаться холодной бетонной коробкой, стены которой пропитаны моими мрачными воспоминаниями и яростью от измены.
Мне больше не хочется при каждом возвращении первым делом открывать окна, чтобы выветрить вонь духов бывшей жены. Тяжелых, горьковато-восточных, въедливых.
Ими тут не пахло, говорили друзья, бывавшие в квартире после нашего с женой развода, это у меня в башке был сдвиг. Он долго не отпускал меня.
А теперь, когда смотрю на розовую расческу, мне мерещится, что в воздухе витает тонкий аромат арбузной жвачки.
Выхожу из дома. Сажусь в машину и завожу мотор.
Только собираюсь отъехать с парковки, как меня отвлекает телефонный звонок. Суворов. Я с ним не общался после ночной драки на автомойке. И сейчас не горю желанием, но все же принимаю вызов.
— Дружище, ты все еще агришься на меня? — спрашивает он.
— А ты как думаешь?
— Из-за какой-то бабы перечеркивать дружбу? Расул, ты в своем уме?