Если бы он начал есть за общим столом приготовленные специально для него баоцзы, это точно не осталось бы без внимания, поэтому смущенный Чу Ваньнин в нерешительности замер на месте. Однако стоило ему взглянуть в сияющие искренностью и заботой глаза Мо Жаня, на его испачканную в муке щеку, и он не смог ему отказать.
Тем более, что сама эта фраза «я приготовил это специально для тебя» захватила в плен его сердце.
Все также молча Чу Ваньнин открыл короб и, используя палочки, застопорил крышку в вертикальном положении, чтобы спрятать от окружающих его содержимое. Но как бы он ни пытался скрыть очевидное, стоило ему откинуть крышку и по залу стал распространяться утонченный аромат запеченного в нежном тесте крабового мяса. Как только он вонзил зубы в нежное тонкое тесто, наваристый, обжигающий рот бульон брызнул на язык, согрев своим жаром не только тело, но и душу.
— Ну как, вкусно? — сгорая от нетерпения, Мо Жань внимательно следил за выражением его лица. В его глазах ясно читалась надежда получить похвалу.
Полностью вовлеченный в процесс Чу Ваньнин, не отрываясь от еды, сказал:
— Неплохо, ты тоже попробуй.
— Я не буду есть, это все для тебя, — со счастливой улыбкой на губах Мо Жань не сводил с него пронизанных теплом и светом черных глаз. — Если нравится, попробуй еще с мясом креветки?
Этот молодой человек так искренне и неотрывно смотрел только на него своими черными как смоль глазами, из-за муки на щеке казавшимися еще ярче, и выглядел таким уязвимым и очаровательным, что сердце Чу Ваньнина не могло не дрогнуть.
Он все еще не мог понять, почему Мо Жань оставил красавца Ши Мэя и обратил свой взор на него. Но сейчас в этом ясном и уверенном взгляде не было и намека на то, что в его сердце осталось место для кого-то другого, что не могло не вселить уверенность в сердце любого даже самого неуверенного в себе человека.
После ужина староста деревни пригласил всех пойти посмотреть представление труппы бродячих артистов, которое должно было пройти на установленном около реки деревянном помосте, откуда уже доносился звон цимбал и звуки хуциня[184.3]. На сцену вышли шуты, акробаты и актеры с выбеленными лицами[184.4]. Струящиеся рукава плыли по ветру, яркие маски сменяли друг друга, один из артистов под барабанную дробь поднял голову к небу и, убрав медную трубку изо рта, изрыгнул столб пламени. В огненной вспышке ярко засверкали бусы и заколки в волосах актеров и зрителей. Толпа ахнула и разразилась громкими аплодисментами.
Чу Ваньнина никогда не интересовали подобные низкопробные трюки. Во-первых, уловки простых смертных выглядели слишком уж неловко, а так как он с первого взгляда мог раскрыть секрет их фокусов, то не испытывал никакого азарта, а значит и удовольствия. Во-вторых, во время таких представлений вокруг сцены яблоку было негде упасть, а ему никогда не нравились шум и суета.
Так как не только он, но и Ши Мэй оказались не заинтересованы, они без лишних слов собрались покинуть деревенский праздник. Мо Жань не стал возражать и просто молча пошел рядом с ними, лишь оглянувшись напоследок на ярко освещенную сцену.
Ши Мэй мягко напомнил ему:
— Пойдем, уже поздно. Глава, наверное, уже начал волноваться.
— Угу.
Мо Жань без лишних слов склонил голову и поспешил догнать своих спутников, но, пройдя всего несколько шагов, услышал, как Чу Ваньнин с деланным равнодушием спросил:
— Хочешь посмотреть?
— Это ведь «Ван Кай и Ши Чун состязаются в богатстве[184.5]». Довольно интересная постановка.
Он не признал, что хочет посмотреть на представление, но и не стал этого отрицать, поэтому Чу Ваньнин, выслушав его ответ, спокойно сказал:
— Тогда давай вернемся и посмотрим.
Ши Мэй застыл в растерянности:
— Учитель, мы уже задержались из-за ужина и не вернулись вовремя. Если еще и на представление останемся...
Чу Ваньнин прервал его:
— Просто посмотрим и сразу вернемся.
Ши Мэй кротко улыбнулся и мягко ответил:
— Хорошо, как скажете, Учитель.
Все трое вернулись и, протиснувшись сквозь оживленную толпу, пробрались поближе к сцене. Многие беженцы из Линьи никогда раньше не были в здешних местах и не видели традиционную сычуаньскую оперу. Порхающие в воздухе длинные струящиеся рукава, яркие костюмы и постоянно сменяющиеся гротескные театральные маски изумляли их. Многие цокали языками от восхищения. Чтобы маленькие дети могли видеть происходящее на сцене, взрослые сажали их себе на плечи.
— Государь пожаловал мне кораллы и дерево из яшмы. Эти бесценные сокровища ослепляют….
На сцене Ван Кай и Ши Чун пыжились изо всех сил, пытаясь показать кто из них богаче, краснея от гнева и пытаясь потеснить противника.
— Кто еще сможет выстлать обратный путь в пятьдесят ли* пурпурным шелком?
[184.3] [184.3] 胡琴 húqin хуцинь — китайский аналог скрипки: музыкальный инструмент со смычком, пропущенным между двумя его струнами.
[184.4] [184.4] Здесь речь идет об артистах пекинской оперы (京剧 jīngjù цзинцзюй), которая очетает в себе музыку, вокальные партии, пантомиму, танцы и акробатику.
[184.5] [184.5] 王恺和石崇斗富 «Ван Кай и Ши Чун состязаются в богатстве». Предание о хвастовстве и бахвальстве. В династию Цзинь (III – V вв.) сановники Ши Чун и Ван Кай, соперничая в роскоши, не знали меры в пышности одежд и колесниц, доходя в изощренности до пределов возможного, а цзиньский государь У-ди, доводившийся Ван Каю племянником, постоянно ему содействовал. Ван Кай однажды сделал полог из фиолетового шелка длиной в сорок ли, но Ши Чун решил перещеголять соперника и построил навес из пурпурной (королевской) парчи длиной в пятьдесят ли (25 километров). В связи с этой историей есть устоявшаяся фраза «Воздвигнуть парчовый навес длиною в пятьдесят ли» — сильно хвастаться богатством.