Он вспомнил слова Сюэ Мэна:
«Ты был без сознания, и ему пришлось нести тебя на себе. У него не осталось духовных сил, и он ничем не отличался от простых смертных. Учитель не мог использовать техники, не мог даже кричать, но тащил тебя на спине, шаг за шагом по лестнице на вершину Пика Сышэн…»
Он не мог идти, а упав, уже не смог подняться. Ему оставалось только ползти, таща его на себе. Все пальцы на его руках были стерты в кровь.
Так он нес его домой.
Сердце Мо Жаня забилось сильнее.
— Неужели ты тащил меня домой на себе? — пробормотал он.
— …
— Чу Ваньнин, ты в самом деле...
— …
Мо Жань на полном серьезе обратился к человеку, лежащему в гробу:
— Если кивнешь, я тебе поверю, — он говорил уверенно и спокойно, как будто был абсолютно уверен, что этот человек в самом деле сейчас проснется и ответит ему. — Чу Ваньнин, бля, просто кивни головой! И я сразу же тебе поверю! Я не ненавижу тебя, я… я, блять, просто кивни, ладно?
Но бледный Чу Ваньнин просто лежал со скучающим выражением на замерзшем лице. Как будто ему было все равно, что Мо Жань любил или ненавидел. Сам-то он с чистой совестью отправился в иной мир, оставив других страдать в этом беспокойном мире.
Не только в жизни, но и в смерти этот человек не умел вызывать сочувствие, порождая в душе Мо Жаня только гнев и раздражение.
Мо Жань вдруг усмехнулся:
— Конечно. Когда это ты меня слушал?
Он посмотрел на Чу Ваньнина и вдруг понял, как глупо сейчас выглядит.
Он столько лет взращивал в себе ненависть к своему учителю потому, что тот не любил его, потому, что не спас Ши Мэя.
Долгие годы эта ненависть была его верным спутником, но настал тот день, когда кто-то сказал:
«Чу Ваньнин ушел, чтобы спасти тебя! Он боялся, что утащит тебя за собой на тот свет…»
Кто-то сказал ему:
«Тот удар был двойным, и вы оба получили совершенно одинаковые повреждения».
Он был так истощен, что не мог защитить даже себя, но...
Хорошо, просто прекрасно! Идеальный Чу Ваньнин как всегда все сделал правильно! Но что насчет него?
Все это время он жил, не зная ничего, как последний дурак пребывал в блаженном неведении, словно шут, строил из себя невесть что, вынашивая планы мести. Годами скалил клыки, разрывал свое сердце и наполнял душу ненавистью.
Это все чушь собачья?
Если недоразумение разрешается быстро, его можно сравнить с грязью, попавшей в заживающую рану. Лучше и быть не может, ведь ее вовремя найдут, промоют и снова наложат повязку с лекарством.
Совсем другое дело, если недоразумение затянется на десять или двадцать лет. Попав в эту сеть лжи, человек будет пестовать свою ненависть годами, возможно, даже положив на это всю свою жизнь.
Эти черные чувства постепенно покроются струпьями, обрастут плотью, станут частью тела.
И вдруг кто-то придет и скажет:
«Все не так! Все это просто недоразумение!»