Словно завороженный, эльф смотрел на пляшущие язычки пламени, качающиеся в такт музыке, и сам уплывал в неведомые дали, унесенный волшебным чувством долгожданного покоя. Простой, но такой нежный и ласковый, словно материнские руки, мотив бережно обнял принца. Он укутал его в теплое одеяло умиротворения, сотканное из пелены безмятежности, и приподняв, воспарил к далеким звездам, где нет места боли, горести и страданиям.
Казалось, что это состояние длилось вечность. А может и один миг. Но мелодия, затихнув, прервалась, исчезнув так же внезапно, как и возникла. По щекам Ника бежали слезы, но он и не думал их вытирать. Без сомнений это было самое чудесное, что он когда либо слышал в своей жизни. Что слышал кто-либо из живущих или живших во всем Альйоне.
— Почему ты плачешь? — раздался рядом звонкий голос. — Тебе грустно?
Повернув голову, Никаниэль увидел сидящую рядом Ванессу. Когда она пришла? В свете костра в ее белокурых локонах блестели вплетенные туда жемчужины, добытые кендером где-то во дворце Витулмона. Выразительные голубые глаза с участием смотрели на принца, а в руках миниатюрная женщина держала ту самую костяную флейту.
Надо же, до сих пор не потеряла. И как только… Секундочку!
— Это… — Ник проглотил так и не отступивший от горла ком. — Это ты сейчас играла?
— Конечно я, а кто же еще? Я же бард! Хочешь еще послушать?
Принц молча кивнул.
Обрадовавшись, Ванесса набрала в грудь воздуха, поднесла флейту к губам… и оттуда как обычно раздались звуки умирающего тюленя.
«Ну да. Конечно. Чего это я?» — подумал Никаниэль. Но в его душе все еще теплился огонек, оставленный недавно услышанной мелодией. Кто-то же ее сыграл? Или нет…
Эльф мягко забрал у полурослицы музыкальный инструмент и положил его ей на колени. Некоторое время они сидели молча, глядя на догорающее полено. За новыми нужно было идти, а вставать так не хотелось.
— Кстати, Ник, спасибо что напомнил. — нарушила тишину Ванессу. — Садо просил тебе передать кое-что.
— Что? — встрепенулся принц. — Садо? Когда?
— Ну помнишь я играла в салочки с теми наемниками из другого отряда? Было весело. — она послюнявила палец и принялась рисовать им завитушки на голой коленке. — А потом пришел Садо и стал водой. Он быстро победил и мне пришлось сдаться. А то как я потом буду сочинять песни без головы? Или как раз только голова для этого и нужна?
Кендер нахмурила лобик, задумавшись, и Никаниэлю пришлось вернуть ее мысли в нужное русло:
— Так что Садо?
— Садо? Ах да. Он просил просил тебя побалда… балда-гори…
— Благодарить?
— Точно! — Ванесса радостно ткнула слюнявым пальцем в Ника. — Он просил передать, чтобы ты не винил себя и что он рад возможности лично прикончить ублюдка Триниада. Еще он просил кое-что сказать Юле, но это не для твоих ушей. Вот.
Никаниэль смотрел на кендера со смесью надежды и недоверия. С одной стороны, он всем сердцем хотел поверить в то, что все это правда, но с другой… Это же Ванесса. Она бывает и с лягушками разговаривает. А как-то раз пела песню верстовому столбу, заявив что в нем спряталась сущность камня.
Но не могла же она это все придумать? Да и речь больно похожа на Садовскую. Хотя тот не мог уже произнести ни слова. Может кендеры и правда видят и слышат этот мир не так как все остальные расы? Хотелось бы верить.
Хотелось бы…
Ника вновь захлестнула волна печали. И пусть она была уже не столь бушующей и пенной как раньше, но все еще грозила размазать плывущего в ней принца о прибрежные скалы безвольного уныния.
Перед его глазами так и стояли трупы мирных жителей возле стен городского храма, молящая о помощи девушка в изорванной одежде, безмолвная атака обреченных на смерть солдат, без остатка сожранных жарким пламенем Огненного шара.
И Садо.
Садо…
— А знаешь! — вновь вклинилась в мысли принца Ванесса. Она залезла с ногами на служившую сиденьем чурку и направила на Ника свою флейту, словно полководец, командующий наступление. — Тебе нужна не музыка. Стих! Я как раз знаю один.
— Да не нужен мне ни какой… — Никаниэль попытался схватить назойливую малявку, но та ловко увернулась и, перепрыгнув на соседнее бревно, начала с чувством декламировать хорошо поставленным голосом. Причем тот почему-то на миг показался принцу мужским.
— Нельзя бесконечности неба пенять,
Что нынче отравлены души.