— Где её родители? — задала я вопрос вслух. — Вы им сказали?
— Да, — ответила женщина. — Мы… решили по очереди здесь быть. Сейчас наше время. Не думайте, мы не чудовища… просто… появилась надежда. Впервые за годы появилась хоть какая-то надежда.
Только знать бы, какая.
Я вот взяла с собой воду, ту, которая живая и мертвая. Но сейчас отчетливо понимаю, что не поможет. То есть, раны она зарастит. И жизнь задержит. В теле. Тела могут жить годами, только вот душу в них как удержать.
— Марика? — я взяла девушку за руку. — Марика, ты меня слышишь?
Взгляд неподвижен.
— Марика, — я сжала руку.
— Еще вчера она разговаривала… очень милая девочка… такая хорошая… славная.
— Марика! — я добавила чуть силы в голос. И она обернулась ко мне, нехотя, словно через силу. — Что ты видишь?
— Зеркало. Опять зеркало… ненавижу зеркала. Я их боюсь! Но он там… темно. И свечи… и темноты боюсь. Свечи вот-вот догорят.
— Что… — Бальтазар качнулся к нам.
— Замолчи! — надо же, а эта хрупкая женщина вполне себе командует жутким мужем. И главное, он послушно замолкает.
— Времени осталось мало. Свечи — это сила…
Думай, Ласточкина, думай. Голова — она ведь не только для того, чтобы в нее есть. А ты… ты сможешь. Если вода не годится, живая да мертвая, то должно быть другое средство.
— А его ты видишь? — я помешала Марике повернуться.
— Да, у него глаза золотые.
— А он тебя видит?
— Да.
— Ты можешь коснуться его?
— Н-не знаю… надо подойти. Ближе. К зеркалу.
— Подойди.
— Страшно, — всхлипнула Марика. — И темно… совсем темно… а еще там шелестит что-то… как чешуя. Чешуя скребется… а я змей боюсь.
— Змей?
— Там, в темноте… змеи, змеи… боюсь. Очень.
Пальцы, сжимавшие мою руку, дрогнули.
— Не бойся. Змеи не причинят тебе вреда.
Если отец полозовой крови, то и в сыне она будет, пусть даже и забита той, другой, оборотнической. Но вот змеям открыты многие дороги…
Так.
Змеям.
Я стянула браслет с ноги, вложив в руку Марики.