Проснулась я от сухости во рту. И еще от того, что было невыносимо жарко. Кожа покрылась липким потом, а кости ломило. А главное, что когда я попыталась пошевелиться, то выяснилось, что не могу. То есть пальцами двигать могу, а больше — нет.
Испугаться я не успела. Сообразила, что это все из-за одеяла, в которое я закуталась так, что только нос наружу и торчал.
И нос этот щекотало перышко.
Я чихнула.
— Будь здорова, — донеслось откуда-то со стороны окна. И раздались тяжкие шаги. Пол под весом Афанасьева скрипел, напоминая, что старый он и давно бы поменять надобно. — Ну как, живая?
— Н-не… знаю, — призналась я. — Что…
— Сила, — он вытряхнул меня из одеяла легко. И это же одеяло на спину накинул. — Думал я, что ты покрепше будешь.
Я съежилась.
Тело еще болело. Сила… сила словно бы растворилась внутри. Она есть? Или ушла? Тоже ведь бывает. И если так, то выходит, что не в коня корм?
Обидно.
И… обида всколыхнула, сдвинула что-то там, внутри.
— Тихо! — рявкнул Афанасьев. — Не заставляй меня жалеть.
Сила была.
Силы было много. так много, что я даже растерялась. И все же ощущалась она заемною? Похоже на то.
— Извини, — я сглотнула. — Пить…
Он подал мне кружку с горьким настоем. Но возражать я не стала. Пить хотелось неимоверно, я бы, пожалуй, и яду бы выпила.
Травы…
Любисток.
И еще полынью отдает. Полынь всегда горькая, но нынешняя — особенно. Ромашку и то перебивает, а ромашка — трава ясная, со вкусом таким, что зубы с непривычки сведет. Главное, что и остальные компоненты не чувствуются.
— Это… вы делали?
— Я, — Афанасьев присел напротив кровати. Надо же, не в форме. Клетчатая рубаха навыпуск, старые потертые на коленях штаны. Спортивные. С лампасами. И тапки застиранные. Тапок таких у меня точно не было.
— Вы… наврали?
— В чем? — и насмешечка.
Он совсем-совсем иной. Там, в участке, я привыкла к тихому старику. Афанасьев обычно сидел на дежурстве, вел журналы и так, по мелочи. Порой выходил за пирожками и делал в подсобке чай. Там же, среди старых газет, тряпок и прочих забытых вещей, Афанасьев прятал старый чайник. Еще у него был телефон-раскладушка, из самых первых. И менять его на новую модель Афанасьев отказывался. Компы он тем паче не признавал.
И вообще был этаким привычным… злом?
Нет, никогда. Наоборот, он единственный когда-то отнесся ко мне без предубеждения, впрочем, снисхождения тоже не проявлял.
— Спасибо, — я допила до последней капли. — И… извините.
Теперь почему-то я не могла к нему на «ты».
— Вы… ведьмак?
Ведьмаки — редкость, хотя не сказать, чтоб вовсе уж редкостная.