Читать книгу «Хонор Харрингтон. Компиляция. Книги 1-14» онлайн.
И к тому времени, когда они закончат “разбираться с этим”, будет уже слишком поздно. Если только что-то не изменится чертовски быстро, эти люди не просто перейдут Рубикон. Они собираются пересечь эту реку, взорвать мосты и выбросить осколки обратно в реку с камнем, сковавшим их лодыжки! На самом деле, возможно, метафора, которую я хочу применить, имеет больше отношения к Красному морю, чем к любым рекам.
“Ну, если это не ты, то, может быть, один из Комитетов Свободы," — сказала она вслух. “Они создают достаточно шума, и не забудь, что Аллертон требует судебного запрета. Комитеты могут искать внутреннюю информацию о том, что думает по этому поводу Боягис.”
"А еще это может быть какой-нибудь чертов газетчик, жаждущий сенсации," — быстро парировал Курниякис. "Это не обязательно должен быть один из Комитетов, Ингрид. Если уж на то пошло, это мог быть кто-то из людей Аллертон, ищущих эту же информацию.”
“Может быть," — согласилась она, хотя ни минуты не думала, что это так.
Сенатор Макико Аллертон предельно ясно выразила свое несогласие с безумием референдума. Ее аргументы против отделения были столь же эмоциональны, как и резкие требования десятков Комитетов Свободы, которые возникли, чтобы организоваться в его поддержку, и она была, по мнению Латимер, гораздо более красноречивым представителем. Но она также была сильно в меньшинстве. Она вела проигранную битву, и это сражение стало чертовски сложнее, когда этот, будь оно навсегда проклято, аудиофайл Абруцци-Макартни, ударил по общественным советам здесь, в Вивлиотеке. Тенденция голосования была ясна почти с самого начала, но оппозиция референдуму резко упала, а поддержка среди ранее не определившихся резко возросла после этого глупого, очевидно — и сильно — отредактированного обрывка частной беседы.
Аллертон и ее небольшая когорта упрямо верных соратников в однопалатном законодательном органе Гипатии упорно боролись против референдума, когда он еще находился в стадии разработки, и с тех пор они не прекращали борьбу. Политическая цена для Аллертон, которая, по мнению почти всех ученых мужей, стала бы следующим Системным Президентом, если бы референдум так и не состоялся, была очень высока, но она отказывалась уступить. Однако теперь, после катастрофы с записью Абруцци-Макартни и всего за три дня до голосования, должно было быть очевидным даже — или, возможно, особенно — ей, что она обречена на поражение. Даже Латимер вынуждена была признать, что ее, вероятно, обреченная на провал просьба о судебном запрете, эта отсрочка референдума до тех пор, пока законность отделения не будет подтверждена Федеральными судами, была не более чем последней, безнадежной попыткой избежать неизбежного.
Кем бы еще ни была Макико Аллертон, она была женщиной, которая верила в надлежащий процесс и верховенство закона. Она посвятила этому всю свою жизнь. Вероятность того, что она могла взломать офис Генерального прокурора, просто не существовала.
Что, с горечью признала майор, вовсе не означает, что кто-то из ее сторонников не мог сделать этого без ее ведома или одобрения. Мне неприятно это говорить, но Ларри в этом прав. Я просто хотела бы чувствовать себя более уверенной, что он все еще пытается сохранить уровень игры в своем уме. И я ненавижу даже думать об этом, черт возьми!
"Как бы то ни было, — сказала она вслух, — я решила, что ты должен услышать об этом. В сложившихся обстоятельствах я так же счастлива, что мне не нужно звонить по поводу того, стоит ли говорить об этом Боягису, но я подумала, что было бы неплохо предупредить тебя, прежде чем официальный отчет попадет в твой почтовый ящик.”
"Я ценю это." Курниякис улыбнулся ей. "И как только этот рапорт поступит сюда, я уверен, полковник Наран передаст его ГП." Он пожал плечами. "До тех пор, пока референдум фактически не состоялся, все правила о юрисдикциях все еще применяются, и это явно в ведении Боягиса. Спасибо, что рассказала мне об этом, Ингрид.”
"Не за что." Она встала со стула и протянула руку через стол. "Береги себя, Ларри.”
"И ты тоже, Ингрид." Курниякис встал, чтобы пожать ей руку. “И не забудь про вечер пятницы. Алетия и Алексия сообщили мне, что собираются приготовить ужин." Он покачал головой. "Одному Богу известно, что это будет, но я обещаю, что это никого не отравит.”
“Это ты сейчас говоришь," — ответила она с улыбкой, затем кивнула и направилась обратно в свой кабинет.
Лоуренс Курниякис проследил, как за Ингрид закрылась дверь, затем снова уселся за стол и включил громкость HD. Говорящие головы не говорили ничего такого, чего бы он уже не знал, но он позволил им болтать на заднем плане, откинулся на спинку стула, задумчиво глядя на закрытую дверь, и прокрутил разговор в голове.
Ингрид была права насчет того, как сильно Комитеты Свободы желали заглянуть в файлы Генерального прокурора Боягиса. И он ни на мгновение не подумал, что Макико Аллертон допустила бы какие-либо незаконные действия от имени самой себя или ее крестового похода против референдума. Правда заключалась в том, что он понятия не имел, кто это мог быть, и был счастлив, что это не забота федералов — а значит, и не его, — до тех пор, пока власти системы не обратятся за помощью к Жандармерии.
"Чего бы они сейчас не сделали, если бы Дом Сената сгорел вместе с сенаторами", — кисло подумал он. Никогда не думал, что увижу что-то подобное, и мне бы хотелось, этого не видеть. Но, черт возьми, пора ловить рыбу или обрезать наживку.
До недавнего времени Лоуренс Курниякис никогда не задавался вопросом, видит ли он себя в первую очередь гипатийцем или гражданином Солнечной Лиги. Эти личности были идентичны, насколько он мог судить. Но теперь, после всей этой конфронтации сначала с Манти, потом с Республикой Хевен, а теперь еще и с Беовульфом.…
Если бы не Беовульф, он, вероятно, все еще был бы склонен дать Министерству информации и анти-мантикорским новостям преимущество сомнения. Конечно, вся эта чепуха о многовековых Мезанских заговорах звучала либо как бред сумасшедшего, либо как чистый вымысел. Но он знал слишком много беовульфиан. Если уж на то пошло, семья его жены была из Беовульфа, а один из его дядей был женат на мантикорке. Ему было трудно представить кого-либо из своих родственников как империалистических, разжигающих войну монстров, которых изображали репортеры. Конечно, он также был готов признать, что никогда не изучал близко отношения Мантикоры с Лигой или любые возможные Мезанские заговоры. Но он смотрел на пламенные обвинения Фелиции Хэдли в адрес “Мандаринов” с трибуны Законодательного собрания, и червь сомнения закрался в его сердце, когда она стала бить по внешней политике Лиги.
Возможно, этого бы и не случилось, если бы он не провел пятнадцать лет в Службе Пограничной Безопасности, прежде чем вернулся в Гипатию, женился на Анджеле и остепенился. Большую часть этих лет он провел в Протекторатах, и ему не понравилось то, что он там увидел. Ему не нравились сделки, которые он видел между коррумпированными соларианскими межзвездными корпорациями и местными комиссарами. Такого рода сделки, которые придавали чертову грань правдоподобия заявлениям Мантикоры и Хевена о Мезе. Ему не нравились ни внешние демократии, ни способ поддержки местных деспотов и диктаторов, независимо от их политики в области прав человека, до тех пор, пока они поддерживали график платежей. И ему не нравилось, как Лига действовала, подавляя любую местную оппозицию этим деспотам и диктаторам.
Он говорил себе, что подобные операции — дело Службы Пограничной Безопасности, а не Жандармерии, и в этом было много правды. Но никто не мог быть просто свидетелем этого, не будучи этим затронутым, и он все еще чувствовал себя… грязным от некоторых вещей, которые он видел. Кое-что из того, в чем он был вынужден участвовать, хотя бы из вторых или третьих рук.
Вещи, которые оставили шрам.
И этот шрам был тем, что склонило его от двойственности отношения к отделению к полной его поддержке. Люди могли сколько угодно спорить о том, что тот разговор между Малахаем Абруцци и Натаном МакАртни никогда не был серьезным. Что это было не более чем сбросом напряжения, вызванным их сильным разочарованием, когда кризис Мантикоры обострился. Но тот факт, что они вообще произнесли эти слова, напомнил майору Лоуренсу Курниякису о том, что Солнечная Лига — его Солнечная лига — обычно делала в Протекторатах. И когда он добавил это к тому, как Мандарины и их суррогаты ворвались в Беовульф — обвинили его в измене за то, что он воспользовался своими законными правами в том, что касалось Беовульфского терминала и, вероятно, спас сотни тысяч жизней Солариан в придачу — он понял, что на самом деле он не должен покидать Лигу.
Лига уже давно покинула его. Его Лига умерла где-то там, в Протекторатах, и все, что представлял собой референдум, на самом деле было формализацией свидетельства о смерти.
Он глубоко вздохнул, покачал головой и вернулся к своим бумагам.
Президентский Дом
Город Вивлиотек
Система Гипатия
“Должен сказать, что, хотя я очень рад вас видеть, ваше пребывание может оказаться слишком недолгим, адмирал," — сказал Системный Президент Адам Вангелис, вставая и обходя стол, чтобы пожать руку контр-адмиралу Котоучу. “Мы не ждали вас еще целый день или около того.”
“Я рад быть здесь и надеюсь, что смогу быть вам полезен, господин Президент," — несколько осторожно ответил Котоуч, пожимая протянутую руку.
Он чувствовал себя неловко без униформы и недоумевал, почему в Послании Президента ему предлагалось лететь на зафрахтованном правительством шаттле гражданской регистрации и надеть гражданскую одежду для визита в Президентский Дом. Когда сообщение было доставлено, он подумал, что просьба Вангелиса была плохим знаком, и последнее, что он хотел узнать — это в чем она состоит.