Дайя делает шаг к кофейнику, когда наступает на конверт, который я бросила ей.
Остановившись, она поднимает его с пола и кладет на остров. И тут я замечаю, что это странный конверт. Он чертовски толстый, как будто до краев набит бумагами или чем-то еще.
Брови опускаются в замешательстве, я протягиваю руку и выхватываю плотную бумагу. Заметив выражение моего лица, Дайя возвращает свое внимание ко мне.
— Что это?
Мой адрес написан от руки, но обратного адреса нет.
— Я не знаю, — бормочу я, глядя на конверт, как на бомбу. Я не могу объяснить, что именно я чувствую, но в глубине моего живота поселилась тревога.
Осторожно открываю крышку, беру толстую пачку бумаг и выкладываю их наружу. Но это не просто бумаги. Выпадают десятки фотографий, а также выветрившаяся записка.
Мы с Дайей смотрим друг на друга, наши глаза встречаются с взаимным замешательством и трепетом.
Сначала я беру фотографии, сразу же узнавая на них более молодую версию Джиджи. На большинстве из них ее улыбающиеся красные губы смотрят на меня, и на всех фотографиях преобладает один и тот же мужчина.
— Кто это? — бормочу я, не ожидая в данный момент никакого реального ответа. Я не узнаю этого человека. Он не изображен ни на одной из фотографий, которые висели на стене, когда я въехала в дом.
Когда я отремонтировала дом, я решила убрать их все. Я решила, что они достаточно осудили меня после фиаско с Грейсоном.
Зед трахал меня в том коридоре прошлой ночью — это было так далеко, как мы продвинулись, прежде чем он прижал меня к стене и взял меня сзади. Когда мы с Зедом вышли из спальни сегодня утром, мы оба обнаружили, что я впечатала ногти в краску. Это было моей единственной опорой, когда его рука крепко схватила меня за волосы, откинула мое тело назад и использовала их как веревку, пока он трахал меня до беспамятства. Я потеряла сознание после оргазма, и он был вынужден трахать меня на ковре, прямо посреди коридора.
Я никогда не посмотрю на это место на ковре или на стене так же.
Так что я могу только представить, насколько осуждающими будут их застывшие глаза после того, как они не только увидят, как их потомка на этот раз действительно изнасиловали, да еще и ее преследователь.
Слава богу, я их убрала.
— На обратной стороне что-нибудь написано? — спрашивает Дайя, сама перевернув несколько фотографий, чтобы посмотреть. Я переворачиваю свою и вижу написанную дату.
8 января 1944 года.
За несколько месяцев до того, как Джиджи начала писать о своем преследователе.
На фотографии — Джиджи, ярко улыбающаяся в камеру, ее волосы уложены в локоны, которые можно было увидеть только в 40-х годах. Рядом с ней незнакомый мужчина свободно обхватил ее рукой, на его лице легкая ухмылка. Что-то в нем кажется знакомым, но я не могу определить, что именно.
— Здесь нет имен, — замечаю я, перелистывая еще несколько фотографий. Все с датами, но ни одна не раскрывает личность человека.
Мы раскладываем фотографии и располагаем их в хронологическом порядке. Последняя фотография сделана за две недели до ее смерти.
Джиджи, кажется, свернулась калачиком, сгорбившись, держа в руках бокал с вином. Ее улыбка натянута, а загадочный мужчина стоит рядом с ней и смотрит на нее, нахмурив брови. В этот момент она уже боялась за свою жизнь.
Но от мужчины на фотографиях или от кого-то другого?
Затем я беру в руки потрепанное письмо. Оно адресовано Джиджи.
«Моей Женевьеве,
Мне больно писать это письмо. Я сижу здесь и скорблю. О том, что могло бы быть. О том, что могло бы быть, но ты отказываешься видеть.
Я любил тебя с того момента, как увидел, Женевьева. Я любил тебя, хотя ты вышла замуж за другого. И теперь, когда я знаю, что ты отдалась другому мужчине — мужчине, который не я, — моя любовь все еще не угасла.
Я так долго ждал тебя, а теперь еще один встал между нами. Помешал мне принять тебя как свою.
Почему ты настаиваешь на том, чтобы сделать это со мной? С нами?
Это мучает меня. Не дает мне спать по ночам. Единственное, о чем я могу думать, это вычеркнуть тебя из своей жизни, чтобы положить конец этим страданиям. Навсегда.