— Майк, — неожиданно сказала она, — прости меня за вчерашнее. Я… эти японцы так меня расстроили. До сих пор мы играли в какие-то шарады, ребусы; смерть Вайзмана и Трэнта казалась несчастьем, недоразумением. Но это… это же совсем другое. Целый лайнер ни в чем не повинных людей! Отцы, матери, дети… всех в одно мгновение… Ты понимаешь меня? Для моряков риск — профессия, но эти несчастные… Мне не по себе, Майк, я боюсь. Там, внизу на дне… что там?
Я обнял Филлис.
— Не знаю. Мне кажется — это начало.
— Начало чего?
— Начало того, чего не избежать. В Глубинах — чуждый нам Разум, мы ненавидим и боимся его. Тут ничего не попишешь, это происходит на уровне инстинкта, подсознания. Случайно на улице ты сталкиваешься с пьяным или сумасшедшим, тебя охватывает страх, и этот страх тоже иррационален. Это — животный страх.
— Ты хочешь сказать, что если бы причина крылась в каких-нибудь китайцах, все было бы иначе?
— А ты сама как думаешь?
— Я?.. Я не уверена.
— Точно знаю, я бы рычал от возмущения. Меня бьют ниже пояса, я знаю — кто и поэтому могу сориентироваться и дать сдачи. Но так, как это происходит сейчас, когда у меня только смутное представление — „кто“ и никаких предположений — „как“, я весь холодею при мысли „почему“. Вот так, Фил, если тебя это интересует.
Она крепко сжала мою руку.
— Я рада, Майк. Вчера я вдруг почувствовала себя такой одинокой.
— Хорошая моя, это всего лишь напускная небрежность, защитная маска. Я пытаюсь обмануть самого себя…
— Я запомню, — произнесла Филлис со значением, но я не уверен, что правильно ее понял.
Гости врывались в наше уединение стихийным бедствием — всегда посреди ночи, как гром средь ясного неба. То они неверно рассчитали время, то — переоценили возможности автомобиля, то еще что, но обрушивались они, как тайфун, вечно голодные, с одной мыслью об яичнице с беконом.
Гарольд и Туни не явились исключением. В субботу, часа в два ночи, меня разбудил визг тормозов их машины. Выйдя на улицу, я увидел, что Гарольд уже вытаскивает из багажника вещи, а Туни подозрительно озирается по сторонам. Увидев меня, она воскликнула:
— О, это действительно здесь! Я только что говорила Гарольду, что мы, наверное, ошиблись, потому что…
— Да-да, конечно, — начал я оправдываться, ведь Туни была у нас впервые, — стоило бы посадить парочку розовых кустов. Все от нас только этого и ждут… кроме соседей.
— Я говорил ей, — пробурчал Гарольд, — но она не поверила.
— Ты мне всего лишь сказал, что в Корнуэлле роза — это не роза.
— Да, — подтвердил я, — здесь так называют вереск.
— А почему бы тогда для ясности не переименовать дом в коттедж Вереска?
— Проходите, — сказал я, закрывая тему.
Иногда просто диву даешься, почему твои друзья женятся на тех, на ком женятся. Я знаю как минимум трех девушек, которые составили бы Гарольду великолепную пару: одна, например, могла запросто сделать ему карьеру, другая… ну, да ладно. Туни, безусловно, красивее, но… есть, на мой взгляд, некоторое различие между комнатой, в которой живешь, и комнатой с выставки „Идеальный дом“. Как говорит Филлис: „Откуда может взяться у девушки с именем Петуния то, чего не хватало ее родителям“.
Подоспела яичница с беконом, и Туни пришла в восторг от нашего миланского столового сервиза. Она с расспросами накинулась на Филлис, а я тем временем решил разузнать у Гарольда, что ему известно об „усталости металла“. Он работал в престижной конструкторской фирме в отделе конъюнктуры и ассортимента. Кое-что Гарольд должен был знать. Он бросил беглый взгляд на Туни — казалось, на всем белом свете ее интересует только сервиз.
— Нашей фирме это не нравится, — коротко сказал он и тут же переключился на неполадки своей машины.
Обычно такие разговоры невообразимо скучны, но в три часа ночи они прямо-таки действуют на нервы. Я уже было открыл рот, собираясь покончить с „неполадками“ точно так же, как минуту назад Гарольд разделался с „усталостью“, но тут Туни издала странный звук и повернулась ко мне.
— Усталость металла! — Она захихикала.
Гарольд попробовал вмешаться.
— Мы говорили о моей машине, милая.
Но Туни машина не интересовала.