Малфой, всё ещё напряжённый после упоминания старого директора, поднимает руку.
— Я иду.
— Рон не станет с тобой работать, — выпаливает Гермиона, даже не отдавая себе отчёт в собственных словах. Малфой окидывает её тяжёлым взглядом.
— Уже работал.
— Нет, он… Что?
Он смотрит на неё ещё пару долгих секунд и переводит глаза на Грюма.
— Я иду.
Грюм кивает и оглядывает комнату.
— Нам нужны две команды. Прикрытие для группы Гарри и ещё одна, для отправки ко второму тайнику. Кто ещё?
Вскинутая рука Гермионы присоединяется ко всем остальным, поднятым в едином порыве.
День: 1038; Время: 17
Одиночество тянется несколько дней. Гермиона не видит ни единой живой души, и жуткая тишина расползается то ли по дому, то ли за грудной клеткой. Гермиона знает: пока она торчит тут и просто дышит, происходят неимоверно важные события, и ей так горько, что многие стали их частью, а она сама отсиживается в безопасном месте.
Она не может читать, нормально мыслить или хотя бы сидеть тихо. Внутри бушует не дающий успокоиться ураган, а вокруг нет никого, кто бы помог отвлечься. Единственное, что не даёт Гермионе погрязнуть в отчаянии, это шанс увидеть Гарри. Но он не появился, и она понятия не имеет, где он. Она размышляет и ждёт, рассчитывая получить хоть какие-то новости, а время неистовым вихрем несётся по её венам. Неизвестность всегда была для Гермионы худшим злом. Даже в случае плохих известий оставалась возможность строить планы и искать способы решения проблемы. Незнание же означало, что никаких данных нет, зато есть миллион различных вариантов того, что могло или не могло являться правдой.
День: 1041; Время: 2
Шесть дней спустя в доме появляется незнакомая девушка-аврор, но она беспробудно спит, и Гермиона начинает думать, что та умерла в своей комнате.
День: 1043; Время: 1
— Грейнджер.
Гермиона от удивления подпрыгивает и разжимает пальцы на чашке, которую держит, — та вдребезги разбивается об пол. Осколки и капли холодного чая оседают на штанинах, и Гермиона вскрикивает — повернувшись, она режет ступню.
— Что? — рявкает она на прислонившегося к дверному косяку Малфоя — его брови взлетают вверх.
— Ты запачкаешь кровью весь пол.
— Отвали! — когда ей больно, настроение у неё паршивое. Гермиона, хромая, идёт к столу.
Малфой вздыхает, хватает тряпку и, намочив её, бросает так, что та прилетает Гермионе в лоб.
— У тебя не слишком хорошая координация.
— А может, не надо так подкрадываться к людям?
— А может, стоило лучше слушать? Наверное, единственное, на что ты обращаешь внимание, это звук собственного голоса.
— Пусть я и говорю много, Малфой, но хоть не облизываю зеркала и не трясусь над собственной прической.
Его брови снова ползут вверх, и у Гермионы мелькает мысль, что, наверное, сейчас не лучшее время для упоминания малфоевских прошлых привычек, особенно принимая в расчёт его помятый вид и щетину на шее и лице.
— Да уж вижу, — язвительно тянет Драко. Она косится на него, и он ухмыляется.
— Как Рон? Вы достали?
Его ухмылка исчезает, выражение лица становится непроницаемым — такая реакция ещё хуже, чем у аврора, которой Гермиона задавала те же вопросы.