— Сработало?
— Нет. Я вру себе не намного лучше, чем своим друзьям. Чаще всего я просто очень хочу в это поверить.
Джинни смеётся и мягко качает головой.
— Что он ответил?
Гермиона сжимает руки, царапая ногтем большого пальца костяшку другой руки.
— Я вроде как ответила на его признание. Что-то типа того. Я имею в виду, однозначно он первым сказал эти слова, я же не произнесла полную фразу. Он вышвырнул меня за дверь беседки и орал, чтобы я убиралась, сказал это до того, как меня вытолкнуть, а я ответила: «Я тоже». Я тоже, — Гермиона машет рукой в воздухе и трясёт головой. — Он просто… смотрел. Даже не выглядел удивлённым. И вот интересно: он что, уже всё понял? Особенно после того, как я позволила ему залезть к себе в голову…
— Он лег…
— Ага. В тот раз он не дал от меня дёру, и я решила, что он ни о чём не догадался. Я ведь… Я ведь вроде и раньше говорила ему об этом. Своеобразным способом. Это было… завуалировано… кое-чем другим.
Глядя в окно, Джинни моргает, её губы постепенно изгибаются, и она, наконец, начинает смеяться.
— Чем?
— Я сказала ему, что я не фронтовая шлюха, — Джинни хохочет ещё сильнее, и Гермиона раздражённо косится на подругу. — После операции… в Италии. Он был зол. Начал… вести себя, словно я… ну, понимаешь, пустое место. Он даже не смотрел на меня. И я заявила, что я не фронтовая шлюха, а потом состоялся какой-то странный разговор, он спросил меня: а что, если он сам такой. Затем… О, прекрати уже смеяться!
— Мерлин, вы оба такие ненормальные!
Гермиона окидывает Джинни сердитым взглядом и сопит.
— Я имела в виду, что испытываю к нему некие чувства. Затем, перед тем как выпихнуть меня из беседки, он… Джинни!
— Прости. Я просто радуюсь, что влюбилась в того, кто не станет признаваться в своих чувствах, заявляя, что он не является шлюхой.
Губы Гермионы дёргаются, в ней начинает пузыриться смех, и она толкает Джинни в плечо.
— Он спросил меня: а что, если он сам такой, а потом сказал, что он не такой, но имел в виду скорее буквальное… Я никогда не говорила, что мы… обычные.
— Это ещё мягко сказано, — улыбка Джинни не спеша тает, и обе подруги поворачиваются к окну. — Страшно, да?
— А ещё глупо, и раздражающе, и… много чего ещё. Но с этим ничего не поделать. Будто я бессильна, и… это больно. Вряд ли это должно приносить боль.
— Но так бывает в любом случае, — пожимая плечами, шепчет Джинни. — Иногда больно настолько, что хочется вырвать это чувство из себя. Но ты этого не делаешь, потому что оно того стоит. Переставая перевешивать боль, оно теряет свою ценность.
— Я бы хотела в этой жизни чего-нибудь попроще…
— Гермиона, ты влюбилась в Драко Малфоя. Ты явно не стремишься к простоте.
Она теребит на пальце отошедший кончик пластыря, на котором налипли пух и ниточки из одеяла.
— Он сказал, что любит меня, — Гермиона знает, что уже говорила это, но чувствует необходимость повторить им обеим. Ведь Драко Малфой тоже в неё влюбился.
Она не знает, что делать со словами, которые продолжает твердить, и чувствами, которые в ней при этом возникают. Не знает, в какой уголок души их спрятать, поэтому и продолжает за них цепляться. И ещё за то, что ей больше не надо прощаться. Что испытывать такие эмоции — нормально, ведь даже если никто этого не понимает и не принимает, понимает и принимает он — во всей их сложности и запутанности, постичь которые способен только Малфой. Что, может быть, теперь у них есть шанс, который они выцарапали, удерживая этот мир на своих плечах.
Джинни смотрит на неё — Гермиона щекой чувствует её пристальный взгляд.
— Ну, он же не настолько идиот. Конечно, да.
Она краснеет и мотает головой. Джинни говорит об этом так, словно это что-то простое, а не то, что встряхнуло до основания весь мир Гермионы. Может быть, она находилась слишком близко к нему и потеряла общее представление в мелочах. Возможно, отступи она дальше, позволь себе сохранить дистанцию, то всё бы поняла ещё до его слов. Иногда ей казалось возможным подобное, виделось, что отношение Драко выходит за рамки привязанности и заботы, но это случалось тогда, когда она сама признавалась себе в собственных чувствах. И начинала думать, что надежда застит ей глаза. Что отчаянное желание истинности этого складывало кусочки происходящего в любовь. Любовь. И может, это и в самом деле просто, но Гермионе кажется, что это самая сумасшедшая штука из всех возможных. В прекрасном смысле. В том самом, в котором огонь светит и греет, при этом ничего не разрушая. Это невероятная, прекрасная штука.
Ветер бросает листья в окно, заставляя отражение комнаты растворяться во внешнем мире. Гермиона повыше натягивает одеяло, колени Джинни прижимаются к её ногам, и обе подруги снова теряются в своих мыслях.
День: 1571; Время: 7