— Ты сюда вернёшься? — спрашивает Элисон, с сомнением оглядывая набитую парнями комнату.
— Ты же знаешь: всегда можно поболтать с Адамом, как с настоящей подружкой, — Жабьен пытается её утешить, но в благодарность удостаивается щипка за руку.
Приняв душ — долгий и тщательный, — она извинилась перед ним, но аврор лишь со смехом от неё отмахнулся. Гермиона шла за ним по пятам и распиналась, как сильно она ценит его старания, его поступки, и… он попросил её успокоиться, заявив, что всё пучком, и сбежал через заднюю дверь. Исходя из контекста, она предположила, что под пучком понималось «всё в порядке».
— Сомневаюсь, что вернусь. И если я вас больше не увижу, имейте в виду: я очень рада, что встретила вас. Элисон, Адам, Гарри, Джастин, — она лишь слегка морщится, — Жабьен.
— Эй, мы тоже рады.
— Было здорово…
— …и вообще.
— …прикольно.
— …мы снова увидимся.
— Его зовут Сэм.
Её взгляд возвращается обратно к Гарри, и её вежливая улыбка пропадает.
— Что?
В комнате воцаряется тишина, и она замечает, как напрягся Драко, изучающий содержимое холодильника.
— Он не Джастин. Его зовут Сэм.
— Ой, — сердце ухает, в груди зарождается холодное покалывание. Она чувствует, как краска заливает лицо, и, переплетя пальцы, переводит глаза на Дж… Сэма.
— Прости, пожалуйста.
Гермиона не может поверить, что всё это время звала его Джастином. И он ни разу её не исправил. Ни Элисон, ни Жабьен, ни Драко. Наверное, она ещё при ком-то так его называла. Наверняка они решили, что Гермиона чокнутая или что-то в этом духе. А по какой ещё причине они не посчитали нужным её поправить?
— Невелика важность, — Сэм пожимает плечами и улыбается. — Мне всё равно имя «Джастин» понравилось больше, чем «Сэм».
Гарри слабо ей улыбается и притягивает подругу в объятия.
— Он тоже напоминает мне Джастина, — шепчет он. — Береги себя.
Гермиона не собиралась от этих слов настолько резко втягивать в лёгкие воздух, но так уж вышло, и она закашливается у него на плече. Всё дело в улыбке. Ощущение лёгкости, добрые глаза, и, может быть, она сходит с ума. Совсем чуть-чуть. Может быть, постоянная неуверенность в том, что случится завтра, заставляет её искать нечто знакомое и именовать окружающее так, как она привыкла. Может быть, она просто по нему скучает, и невозможно отдавать себе полный отчёт в том, что ты называешь человека именем своего погибшего друга. А может быть, это нормально.
Вовсе нет, потому что все пялятся на неё, делают какие-то выводы, и Гермиона помимо смущения испытывает злость. Никто её не поправил, и она невольно продемонстрировала свою слабость. Обнажила то самое место, где хранится всё то, что причиняет ей боль и что она пытается укрыть от войны. То место, что есть у каждого человека: ведь у всякого существует та боль, которую мы оставляем для себя… враг, знающий нашу душу, но не наше имя; то, что невозможно высвободить, ведь если ты не справишься с этим первым, оно тебя уничтожит.
Она сердито смаргивает пелену с глаз, трижды хлопает Гарри по спине и отстраняется.
— Что ж, скоро увидимся.
Гарри выглядит смущённым, и что-то ещё проскальзывает по его лицу, но Гермиона слишком быстро отводит взгляд. Она кивает всей команде и идёт обратно в их с Драко спальню, ноги переставляются тяжело, а жжение в груди не спешит никуда пропадать. «Птицы поют, дили-дили, пчёлы жужжат», — бормочет Гермиона. Наверняка этим вечером или утром она отправится на операцию. И сейчас нельзя думать ни о чём другом.
Она надевает чехол, всовывает в него палочку, проводит пальцами по складкам своего тёмного одеяния — чёрная мантия. Гермиона запахивает её и, заслышав звуки дождя, натягивает на голову капюшон. В Уилтшире тоже может быть дождливо, а портключ перенесёт её к воротам. Чёрные ботинки, она крепко затягивает и завязывает шнурки, эта обувь, как обычно, настраивает её на нужный лад.
Гермиона снова проверяет карманы, чувствуя в левом абрис монеты, а в правом — письма. Официальный приказ засунут в мантию, его она предъявит аврорам на входе. Гермиона подхватывает свой сундук и тащит его на середину комнаты, вытаскивает из кармана свёрток.
— Ничего не забыла?
Она поднимает голову на Драко: её орденовская оранжевая повязка свисает с его пальца, он идёт прямо к ней. Она не может разобрать выражение его лица, но серые глаза не отрываются от неё.
— Странно. Она никогда раньше не спадала.