— Драко, выпрямись, пожалуйста, — она едва узнаёт свой голос, откашливается, но и тогда звучит чересчур глухо.
— Что случилось?
— Я лишь прошу тебя на секунду выпрямиться.
Он молчит и не двигается в течение четырёх ударов её сердца, но наконец подчиняется — она чувствует, как сильно он напряжён. Гермиона поднимается на трясущихся ногах, встаёт на колени, и те пару секунд дрожат. Протягивает руку, касается его груди — Малфой пытается поймать её запястье.
— Грейнд… — она обрывает его, толкая обеими руками.
— Клянусь, Драко, — произносит она. Откинувшись на пол, он удивлённо ворчит, снова слышится дребезжание жестянки.
Гермиона клянется, ведь существует столько всего, что она бы желала с ним сделать. Она хочет дразнить Драко руками и губами до тех пор, пока он не начнёт её умолять, но в эту самую секунду у неё не хватит на это терпения. Ему нравится подводить её к самому краю, нравится заставлять терять контроль над собой — Малфой сам ей об этом говорил. Он разжёг в ней такой пожар, что все мысли отошли на задний план, уступили место потребности, и пусть потом ей станет за это неловко. Потом, когда его здесь не будет, и она не будет так сильно в нём нуждаться.
Возможно, всё дело в темноте. Есть что-то особенное в том, что люди не могут видеть твоего лица. Что-то, пробуждающее в человеке зверя или воскрешающее воспоминания о тех временах, когда все мы были животными. Её друзья делились в темноте своими секретами. И она рассказала о своей тайне. «Я ведьма, — сказала она. — Я могу творить магию». Они все тогда рассмеялись. Сосед попытался поцеловать её в темноте, на камне во дворе за домом, и тогда рассмеялась именно она. Она спасалась во мраке бегством, убивала и кричала от одиночества. И складывалось ощущение, будто бы ночь в состоянии отвоевать эти моменты у утра.
Может быть, и при свете Гермиона поступила бы точно так же, но сейчас это неважно: она слишком сосредоточена, чтобы испытывать хоть какое-то смущение.
— Клянусь, — стонет он и вскидывает бёдра, едва только она его обхватывает.
Гермиона вытягивается на нём, устраиваясь поудобнее. Она подумывает сказать что-то остроумное, сексуальное — что-то подходящее моменту, но теряется. Насколько ей известно, она никогда не делала ничего сексуального, и… Гермиона вглядывается в темноту, когда Драко начинает приподниматься, помогает ему сесть и опускается на него, едва почувствовав касание его ладоней.
Они оба стонут, и Гермиона таращится в потолок, вознося хвалы богам — что не совсем уместно сейчас, но она уверена: Бог и так знает, что, когда дело касается Драко, её поведение не всегда адекватно, так что, наверное, всё в порядке. Малфой утыкается лбом ей в плечо, обвивает руку вокруг её талии и шепчет проклятия, когда она начинает двигаться. Гермиона всегда забывает, как же фантастически хорошо чувствует себя с ним. Он наполняет её. Здесь, здесь и вот здесь. Наполняет и запускает, словно шарик, в небеса, охваченную этими прекрасными и пошлыми приятностями.
Она крепко сжимает губы, сообразив, что бессмысленной мантрой повторяет слово «шарик». Драко не обращает на это внимания, а может, ему всё равно — он сам что-то произносит, едва слышное за звуками дождя и шлепками их тел.
«Прекрасно», — разбирает она среди стонов, проклятий, шипения и бормотания. Гермиона улыбается, в животе что-то ёкает, и она чувствует себя глупо. Глупо и наполненно. Да, прекрасно. Эти приятные, прекрасные, пошлые вещи, которые они творят вместе.
========== Тридцать восемь ==========
День: 1521; Время: 1
Гермиона открывает глаза — темнота. Рука Драко покоится на её груди, а его рот — на её горле. Спина болит так, что становится ясно — она проспала на жёстком полу час или два. Гроза за окном утихла, гром больше не грохочет беспрерывно, ветер не угрожает снести дом, а дождь мягко барабанит по крыше. Она позволила Драко в темноте тщательно исследовать своё тело, которое он, кажется, знает так же хорошо, как и она — его.
Гермиона вытянулась подле него на досках, чувствуя себя странно. Ничего не видя, в полудрёме, под перестук капель, ощущая мягкость его касаний, она воспринимала происходящее сном. И думала о простых вещах: о мягкости его волос, шершавых ладонях, тёплых губах, половицах, темноте и спокойствии. Малфою не потребовалось много времени, чтобы разбудить её полностью, но странное спокойствие не исчезло. Интересно, можно ли назвать это удовлетворением? Нет никакой спешки, она уже там, куда так стремилась. Можно ли назвать это так?
В этот раз он опять никуда не торопится. Возможно потому, что она не дала ему реализовать все его замыслы, и теперь он решительно настроился выбить из неё мольбы. Довести до точки, так, что её станет колотить дрожь, а с губ будет срываться только «Драко, Драко, пожалуйста», от чего она потом зальётся румянцем. Гермиона попыталась было сесть, чтобы, быть может, отплатить ему той же монетой, но засомневалась в своих силах, да и ладонь Драко слишком уж настойчиво толкала её обратно.
Его палочка скользит по её животу. Гермиона знает это, потому что чувствует магию кожей. Его магию, заключённую в палочке, неиспользуемую, но мощную. Гермиона знает Драко с разных сторон, но его магия, проникающая в неё, это что-то необыкновенно личное. Она никогда об этом не задумывалась и не считала такое возможным, но сейчас осознаёт себя полностью открытой перед ним, пусть он ничего не колдует, а отголоски волшебства лишь едва заметны. Это как сердцебиение и кровь — такая же часть его жизненной силы, самая его суть.
Малфой устраивает палочку на её груди и, когда та скатывается, поправляет.
— Не дай ей упасть, — говорит он в ответ на замешательство Гермионы, его пальцы скользят по её рукам.
Он обхватывает её ладони своими и держит, пока целует её бёдра. Гермиона скептически смотрит на него, хоть от этого нет никакого толка, и стискивает его пальцы. Малфой приподнимается на несколько секунд — она напрягается, — но тут же припадает к другому её бедру. Гермиона тяжело выдыхает, и Драко, улыбнувшись, прихватывает губами её кожу. Она чувствует его дыхание, он целует низ её живота и смеётся, стоит ей разочарованно застонать.
— Злобный, плохой, мел… — на этот раз она обуздывает недовольство, убеждая себя не прикусывать его язык при первой возможности.
Она держится ещё около минуты, пока Малфой прижимается к ней лицом и проводит по коже языком. Её бёдра непроизвольно вскидываются, она стонет, но палочка опасно подрагивает, и Гермиона тут же замирает — равновесие восстановлено. Она не собирается проигрывать в игре, которую так уверенно ведёт Драко. Она стискивает его ладони, и подушечки его больших пальцев начинают поглаживать её запястья. Ноги дрожат, дыхание ускорилось, кровь устремилась по венам, а сердце бешено бьётся в груди — но в остальном она лежит не шелохнувшись.
Чёртова деревяшка норовит соскользнуть от одного только дыхания, и Гермиона в равной степени сосредоточена на ней и на том, чтобы окончательно не потеряться в собственных ощущениях. Ей очень хорошо, если не считать того факта, что она слишком много внимания уделяет тому, чтобы не дать упасть палочке, а не тем чудесам, которые творит ртом Драко. Оргазм всё ближе, и она не может удержаться от стонов и рваных выдохов. Стараясь сохранить концентрацию, она зажмуривается. И искренне надеется: Малфой не ожидает, что, кончая, она будет думать о палочке, — она чувствует, что от нарастающего внутри напряжения вот-вот потеряет над собой контроль.
Не способная устоять, она лишь едва подаётся ему навстречу, но Малфой лишает её шанса на столь близкую победу. Она крепится с трудом, пока он ласкает её языком, и тело предаёт разум: Гермиона вскидывает бёдра и выгибает спину, впиваясь ногтями в его ладони. Вскрикивает, подаваясь ему навстречу, желая повторения этих ощущений, но всё прекращается.
Рвано дыша, она откидывается на пол и открывает глаза, с упрёком таращась в пустоту перед собой. Подушечки пальцев продолжает поглаживать её запястья, но Гермиона слышит цоканье:
— Тс-тс-тс, Грейнджер. Ты дала ей упасть.
— Что? — хрипит она, думая лишь о том, как близко был оргазм, когда Малфой отстранился.