Читать книгу «The Fallout (ЛП)» онлайн.
— Что? — хохочет он, приподнимая голову.
Гермиона прищуривается — она зажала зубами красные сладкие волокна, но проглотить их ещё не успела. Весь вопрос в том, как давно Фред находится в доме и откуда именно взялись конфеты.
— Не волнуйся, я их пробовал. Конечно, до того, как узнал, что он тоже здесь, так что…
Голос за её спиной обрывается, когда Гермиона поворачивается так резко, что ей приходится схватиться за лампу, чтобы не упасть.
Из её рта вылетает кусок тянучки, она прикрывает рот рукой и визжит в ладонь.
— Господи, Гермиона, это было даже хуже, чем Рон во время завтрака.
— Эй!
Она сбивает Гарри с ног, и он шумно выдыхает прямо в копну кудрявых волос, что падают на его лицо. Сделать вдох он не может, потому что Гермиона сжимает его в объятиях так же крепко, как его сумасшедшие фанатки, но вместо того, чтобы звать на помощь, он отвечает подруге тем же. Гермиона неловко вскакивает и бросается к Рону, которому хватило ума прижаться к дивану. Она отстранённо отмечает, что называет их обоих засранцами, болванами и придурками, и пусть ей не ясна причина подобного обращения, она сейчас слишком ошеломлена, чтобы в этом разбираться.
— А я тогда кто такой? Малфой, что ли? — фыркает Фред. — Я удостоился лишь подозрительности и злобы, а эти…
— А-а-а! О-о-о! Какие же вы придурки! Как я вас люблю! О-о-о! А-а-а! Какие у вас сильные руки! — Джордж кругами прыгает вокруг Фреда и обмахивается журналом.
— О! Твои сверкающие изумрудные глаза, Гарри! О, твоя широкая, мускулистая грудь, Рон! — верещит Фред и, схватившись за Джорджа, откидывается назад.
— Я только и могу, что светиться от восторга, когда вы рядом со мной! — Джордж замирает, заметив, что с противоположного конца комнаты на него смотрят три пары глаз, и Фред тут же падает.
— Знаете, мама всегда говорила, что вам обоим просто не хватает внимания.
— Вы оба отлично изобразили девчонок, — добавляет Гарри.
— И вовсе у меня не такой голос.
========== Восемнадцать ==========
День: 1431; Время: 6
— Как ты жила? Только честно, — тон, которым Гарри задаёт вопрос, напоминает Гермионе о том, как хорошо друг чувствует её ложь.
Уже поздно, может быть, даже слишком — Рон уже давно отправился в свою спальню. При этом он громко жаловался на отсутствие штор, защищающих от яркого утреннего солнца, и замка на двери в ванной комнате. Гермионе стало интересно: к каким же условиям привыкли её друзья? Но горькую обиду, начавшую было расползаться по горлу, уничтожили мысли о том, как замечательно прошла эта ночь. Разговоры о прошлом и истории о том, что с ними случилось за время разлуки, — и все трое отлично притворялись, будто никому из них не жаль, что их не было рядом.
Едва Гермиона услышала за спиной голос Гарри, где-то внутри неё вспыхнул пожар, который потом лишь распространился по всему телу. Она так свыклась со своими попытками обо всём забыть, что не осознавала, насколько сильно скучает по друзьям, пока вновь воочию не увидела залившееся румянцем лицо Рона и застенчивую улыбку Гарри. В тот самый момент, когда её мальчишки оказались перед ней, нахлынувшее вдруг чувство заслонило собой прежнюю потребность, обернувшуюся мучительной болью. Теперь Гермиона могла осязать их, видеть, слышать и даже обнюхивать — чувственное подтверждение дружбы, — и ей хотелось плакать, смеяться, кричать и носиться кругами, но, наконец, её усадили, чуть ли не всерьёз усомнившись в психическом здоровье.
— А как все живут? — Гермиона пожимает плечами, понимая, что этой темы лучше избегать: подобные обсуждения могут спровоцировать много неприятных вопросов.
Например, почему вы меня бросили? или, наверное, даже важнее, как? — потому что сама Гермиона вряд ли смогла бы оставить своих друзей первой. Ей почти что хочется задать эти тяжёлые, полные эмоций и совершенно неуместные сейчас вопросы: кто я для тебя? и почему ты выбрал Рона? что ещё я могла бы сделать, чтобы стать тебе лучшим другом? почему именно я оказалась недостаточно хороша? почему ты не пожелал, чтобы с тобой рядом была я? Она жаждет узнать: будут ли их общие воспоминания о прошлом дополнены чем-то новым, или, пока они ходят разными дорогами, этой памяти суждено поблекнуть и однажды единственным, что удастся разглядеть, окажется тёмная, глубокая, чудовищная пропасть — та самая, которую Гермиона чует нутром и куда порой заглядывает в минуты одиночества. Её подмывает сказать Гарри, что сейчас она чувствует себя так, будто больше не играет никакой роли. Ей хочется быть жестокой и заявить, что это всё из-за него — и немного из-за Рона, потому что тот выбрал Гарри, а не её. Гермиона готова признаться в собственном эгоизме, но не уверена: а так ли себялюбие плохо?
А ещё она хочет сгрести Гарри в охапку: трясти и требовать, чтобы он увёз её с собой. Ведь до Гермионы доходят слухи, да и она сама чувствует, как по ночам тени всё ближе подбираются к её кровати. Она знает, что именно надвигается, как знает и то, что несмотря на приезд, ни Рон, ни Гарри не собираются её забирать. Пусть даже они трое всегда должны были быть вместе, и Гермиона, в отличие от Гарри или того кукловода, что принимает за него все решения, не выбирала иного пути. Гарри ответит что-то вроде, ты всё равно сражаешься на этой войне, а она возразит, но не рядом с тобой, не по-настоящему. И он скажет, Гермиона, прошу тебя или но ведь разницы нет. А Гермиона бы хотела объяснить, что разница есть, и очень большая — потому что во всех своих мыслях, мечтах, страхах, фантазиях и планах, с момента их первой встречи и до настоящего дня, Гермиона Грейнджер жила или умирала только бок о бок с Гарри Поттером и Роном Уизли.
Ей хочется выяснить: он оставил её потому, что нашёлся другой умник, взявший на себя её функции? И если да, то почему Гермиону оказалось так легко заменить? Неужели кто-то другой стоял по его левую руку, пока сам Гарри правой крепко держался за Рона? С самого ли начала предполагалось, что значимы только он и Рон? Но почему? Надо ли Гермионе просто принять такое положение вещей и, если да, то как?
— Я не об этом спрашивал, — мягко откликается Гарри, отхлёбывает чай и морщится — в чашке слишком много сахара.
Гермиона делает два, три вдоха и задумывается. Так легко быть слабой и гораздо труднее — сильной, а она никогда не искала лёгких путей. Гарри и без неё получил сполна. После войны будет время заняться врачеванием ран, пусть на это и уйдут годы. Но не сейчас. Ребята же по-прежнему здесь, ведь так? Ради неё. И это говорит о многом. Гермиона их любит, и этого ничто не изменит. Они все поступали так, как было лучше для общего дела, или что-то в этом роде, и если попутно оказались задеты чьи-то чувства — это же мелочь. Должна являться таковой. Для тех, пожалуй, кому не обязательно было их испытывать.
— Я в порядке, — и, наверное, её голос звучит слишком глухо.
— Гермиона, — словно тихая мольба, и она невольно вскидывает глаза на Гарри.
Сейчас он выглядит очень усталым, обессиленным, и вдруг Гермиона ясно видит перед собой уже не мальчика, которого знала когда-то. Думая о Гарри, она представляет то знакомое лицо, что четыре года назад встречала изо дня в день. До того, как война стала войной, до того, как друг ушёл. И теперь во время каждой новой встречи Гермиона ищет в нём знакомые черты — ведь так она оказывается ближе к прошлому, к той самой поре, что даёт ей опору. Но время шло, война разгоралась, и каким-то образом, пока Гермиона не видела, Гарри Поттер превратился в мужчину. Она тоже чувствует себя старше, черствее; находит на столе его ладонь и крепко стискивает, едва Гарри переплетает их пальцы.
Когда они умудрились так повзрослеть? Когда Гарри получил право смотреть на неё так, будто он прожил достаточно, чтобы выяснить главный секрет этого мира — оказавшийся слишком плохим, чтобы о нём рассказывать? Когда его ладонь стала настолько большой, а черты лица такими острыми и мрачными, искажёнными не юношеским страхом, а пониманием и горем? И почему от осознания всего этого Гермионе кажется, будто у неё в горле стоит ком размером с теннисный мяч? О, а теперь она ещё и плачет. Что за нелепость.