Раздается крик, и аврор падает, мёртвый. Малфой затравленно крутится, и с его губ срывается отнюдь не Ступефай, а Авада Кедавра. Гермиона пялится на него с земли, всё ещё задыхаясь и слушая его тяжёлое дыхание.
Он облизывает губы, опускает палочку и смотрит прямо на Гермиону — убийца. Малфой испуган, но это не тот шок, который испытываешь, произнеся Непростительное в первый раз. И Гермиона понимает, даже если это всего лишь второй случай, он слишком спокоен. Пусть Гарри был прав, говоря, что на той башне Малфой не зашёл настолько далеко, чтобы кого-нибудь убить, но вот сейчас это утверждение было бы ошибкой.
Малфой отворачивается и исчезает за дымной завесой, оставляя её с двумя трупами и кашей в голове.
День: 238; Время: 8
Джинни — одна из самых сильных девушек, которых знает Гермиона, но слишком молода и полна надежд даже по её меркам. У неё крутой нрав и яркая внешность, помогающие создавать хорошую видимость. Но Гермиона наблюдает за подругой и видит, как от нехватки новостей о Гарри и Роне ту ломает снова и снова. Джинни жаждет получить хотя бы письмо, и это волнует её гораздо сильнее, чем она хочет показать.
Она любит Гарри. Всегда любила. Но на войне нет места такому чувству, и Гермиона начинает это понимать. Джинни спит с Симусом в ту ночь, когда Финниган оказывается подшофе, а она…
Что ж, Гермиона не уверена, зачем Джинни так поступила. Может, это была своего рода месть за причинённую боль, а может, взыграло любопытство… Тем не менее, помятая и растрепанная, подруга вылетела из спальни в два часа ночи.
Она заперлась в своей комнате и проплакала три дня подряд. К тому моменту, как Фред с Джорджем прознали о случившемся, Симус был уже далеко. И слава Мерлину, что Молли, Артур и другие старшие братья остались в неведении.
Она стоит на пороге комнаты Гермионы — в лунном свете её волосы полыхают оранжевыми и красными бликами. Стрелки на часах застыли между тремя и четырьмя часами утра, тянется пятый день с тех пор, как Гермиона вернулась. Вечером ей нужно обратно в Малфой-мэнор, и только Бог (или Грюм) знает зачем.
Джинни движется размеренно, как на автомате, но, не сдержавшись, падает на кровать, зарываясь под одеяла. Обычно Гермиона поворачивается спиной к тем людям, с кем делит постель, — она терпеть не может, когда ей дышат в лицо. Но этот случай исключительный, и она обвивает рукой хрупкие плечи.
Джинни такая холодная, будто только что вернулась с улицы, и Гермиона с трудом может уловить биение жизни под этими косточками. Она легонько пощипывает кожу на лопатках у подруги так, как той нравится, и придвигается ближе, чтобы устроиться вдвоём на одной подушке.
— Он не должен узнать, — Джинни снова начинает плакать и крепко обнимает Гермиону.
Та обхватывает голову подруги и пропускает длинные рыжие пряди сквозь пальцы. Она даёт Джинни выплакаться, сверля глазами чёрную стену, которая при свете дня окажется голубой.
— Он всё узнает, — шепчет Джинни, уверенная в том, что говорит.
— Он поймёт, — со временем. — Всё хорошо.
Джинни трясёт головой у плеча Гермионы.
— Нет, нет.
— Будет хорошо.
И Джинни замолкает.
День: 239; Время: 12
Молли и Артур изо всех сил стараются заставить их позабыть о проблемах и почувствовать дух Рождества. Поначалу выходит не очень — отсутствие Гарри и Рона не так-то легко игнорировать, к тому же Джинни слишком явно расстроена и полна сожалений. Но всё постепенно налаживается, когда Гермиона заставляет себя перестать сравнивать эти дни с прошлыми праздниками и концентрируется на том хорошем, что есть в настоящем.
Она счастлива, что находится рядом со всеми ними.
День: 245; Время: 19
Гермиона улыбается Ханне, Чо и Джастину — тем, кто сейчас в этом доме отмечают наступление Нового Года. Её щеки раскраснелись от вина, и она надеется, что этот год принесёт с собой перемены.
День: 256; Время: 10
Вокруг дым, дым и кровь. Кровь повсюду. На её руках, одежде. И Гермиона чувствует, как на лице запеклась корка. От этого тошнит, и её выворачивает прямо на свои новые ботинки. Она сплёвывает снова и снова, стараясь избавиться от свисающих нитей слюны и отвратительного привкуса во рту, но ничего не помогает.
Она глубоко дышит — ободранная глотка горит, а дыхание застревает в груди. Ступни ничего не чувствуют, и Гермиона спотыкается о саму себя, о землю, о тело. Труп ещё тёплый, хрустит и хлюпает под её ногой. Под всей этой кровью и маской он мёртв, но Гермиона всё равно шарахается в сторону. Её снова тошнит, и, отхаркивая рвотные массы, она смыкает веки, затем открывает их и видит безжизненные карие глаза, уставившиеся прямо на неё. Они напоминают ей о дяде Генри и том мёртвом олене, которого родственник повесил в своём гараже и который пялился на неё сверху глазами-стекляшками.
Она цепляется пальцами за траву и грязь и ползёт. Ползёт, пока не собирается с силами, чтобы подняться на ноги и побежать. Гермиона бежит, бежит, сквозь дым, запах серы и тёмной магии. В груди и горле что-то щёлкает, когда она задерживает дыхание, давясь слизью и желчью, и сердце кажется тяжеленным булыжником.
— Господи, помоги мне. Я просто… домой. Нужно… Господи.
Её вот-вот накроет истерика, Гермиона это понимает, слёзы застилают глаза, лишая зрения, и она мчится, не разбирая дороги.