В голову ничего толкового не приходило. Ваня недолго помучался и позвал на помощь Варвару.
Подсказка последовала немедленно, Варвара уверенно заявила:
– В чем проблемы? Так и повезем дальше пленных под видом жандармов, только на грузовике. Петю тоже сделаем пленным. Сколько-нибудь проскочим, а дальше видно будет.
Ваня с уважением посмотрел на Синицыну. Такое простое решение ему не приходило в голову.
– Спасибо. Наверное, так и сделаем. Как женщины?
– Да что с ними станется… – нарочито оптимистично отмахнулась Варвара. – Все равно дальше поедут, а не пойдут.
Иван уловил в ее голосе неприязнь и решил узнать в чем дело.
– Все нормально?
– А что не так? – летчица состроила недоуменную рожицу.
– Мне показалось…
– Все нормально, – улыбнулась Варвара и как бы невзначай накрыла ладошкой Ванину руку. – Просто… – она запнулась.
– Ревнуешь, – догадался Иван.
– Что? – бурно возмутилась Синицына. – Больно надо… – но потом слегка смутилась и призналась. – Немножко. Только не зазнавайся.
– Не буду, – послушно согласился Ваня. – Но ты тоже не зазнавайся.
Синицына прыснула:
– Первый класс, вторая четверть. Детский сад, какой-то. Ты знаком с этой… военврачом второго ранга? Мне показалось, что да. Было что-то с ней?
– Да ничего такого, – сознался Ваня. – Она в госпитале лечила меня. И издевалась. Вызывала к себе, заставляла раздеться и осматривала… подробно…
Синицына хихикнула:
– Я бы тоже… тебя осмотрела. Подробно. Вот только она меня красивей. И у нее эти большие… – летчица показала насколько грудь Елистратовой больше чем у нее.
Ваня слегка удивился такой раскованности советской молодежи, но потом вспомнил, что Синицына росла в Германии, которая всегда была впереди планеты всей в плане распущенности.
– Считаешь меня распущенной? – усмехнулась Варя и с вызовом добавила: – Блядь! А я еще и материться умею. Просто… просто я ненавижу ханжество! Весь этот бред: кодекс морали советской молодежи и прочую хрень. Я всегда беру от жизни что сама захочу!
Ответить Ваня не успел. Разговор прервала подошедшая Варвара Сергеевна. Выглядела она сильно уставшей, разбитая, распухшая губа и синяк под глазом сильно портили лицо, но, все равно, у Ивана екнуло сердце и вспыхнуло желание.
– Красноармеец Куприн, нам надо поговорить… – строго сообщила она, исподлобья глянув на Синицыну.
Та наградила ее точно таким же неприязненным взглядом и ушла.
Елистратова присела рядышком, помолчала и тихо спросила:
– Как все это понимать, Ваня? Почему ты в немецкой форме, откуда знаешь немецкий язык и как здесь оказался? И кто твой товарищ?
– Пришлось, – сухо ответил Иван. – Штрафная рота погибла, остались только мы с Петровым. Пытаемся выйти из окружения. Немецкая форма – потому что так быстрей и удобней. Товарищ – советская летчица. Была сбита, я ее освободил из плена. Немецкий язык – хорошо учился в школе.
– Летчица? – удивленно протянула Елистратова. – Надо же… я ее приняла за мужчину. Но…
– Вы что-то имеете против, товарищ военврач второго ранга? – резко перебил ее Иван.
– Как вы со мной разговариваете, красноармеец! – вскинулась Елистратова. – Вам напомнить о субординации?