И из кареты неловко высунулась кормилица с маленькой Светой.
Они по привычке сели ужинать все вместе. Галка безмятежно расположилась во главе стола, Ева села рядом и без конца буравила подругу взглядом.
Влад же сел с краешку, покачивая Свету на руках. И пребывал в таком удивлении, что попросту выпал из реальности. Глядел в одну точку и покачивался тихонечко.
– Чего ты так злишься, – удивлялась Галка, – ты же сама хотела ребенка.
– Да сдался просто ребенок, – шипела еле слышно Ева, – его нужно непременно родить. И именно что от хозяина.
– Не вижу проблемы, – скуксилась Галка, сгорбилась показательно, демонстрируя свою усталость.
– Как же, не видишь, вон лежит, – метая взгляд на Свету, не унималась Ева.
А Гала все равно не понимала:
– Ребенок, как ребенок. Какая разница, кто родил и от кого?
– Дитя нужно родить, чтобы тебя не выгнали.
Страх, что от тебя избавятся, показался Галке таким далёким. И таким глупым.
Она вдруг вспомнила, как боялась раньше, что ее вышвырнут.
Помнила о собаке несчастной и преданной, которую использовали и растоптали. Помнила чувство, что от нее отвернулись, избавились. Теперь, когда это случилось, то больше не вызвало ни страха, ни тревоги.
Галка смирилась.
Она также помнила, как хозяин пришел за ней.
Искал, нашел и забрал.
И теперь все эти страхи казались такими нелепыми и эфемерными.
Галка пожала плечами.
– Зачем ему выгонять? Мы же семья?
Ева удивилась, нахмурилась. Глянула тяжело на Свету.
– Мы не семья. Мы уроды.
Трапеза прошла в гнетущей тишине. По окончанию Галка молча забрала ребенка и поднялась наверх уложить спать. А внутри нее клокотала злость.
Роженица блаженная будто перемен в настроении не замечала, крутилась вокруг задорно.
– Если же ей глазки выколоть, – она бесхитростно заглядывала через плечо Галки на ребенка в люльке, – то совсем как нормальная будет.
Гала развернулась резко. Глянула зло. Внутри все ещё агрессия теплилась.
Она стянула с головы платок, обнажая свои уши собачьи.
Вскрик шока, и кормилица упала спиной, попятилась. Попыталась скрыться, испуганная. Но Галка была возмущена, разъярена, подошла вплотную, схватила девушку за грудки и подняла. Казалось, вот сейчас ударит или что похуже.
Но сама удивилась своей реакции, отпустила. Плечи ее обмякли. Брови скорбно сложились домиком. И вся она будто извинялась своим видом, только голос был строг:
– Вы сами уродов и плодите, – сказала Гала. И кормилица вздрогнула, схватилась за свой живот, будто ударили слова в самое нежное место. А Галка продолжала, – только самое большое уродство человека не уши или хвост. А жестокость. И плодите вы ее своей нелюбовью.
Галка глядела на кормилицу и не находила в ее лице ничего. Ни понимания, ни осознания, ни смысла.