Читать книгу «У царя Мидаса ослиные уши» онлайн.

Неужели они тоже отправятся в ад? А её отец, который каждый день заставляет своих пациентов раздеться и осматривает их везде, особенно в области живота?

Глава седьмая

В одну из первых ночей в «Благоговении» Лалаге приснился сон. Она плавала в море прямо возле площади перед церковью на Серпентарии, причём в купальной рубашке.

Вдруг ткань стала тяжелеть и тянуть Лалагу ко дну. Она уже ушла под воду с головой, но всё-таки успела посмотреть вниз. И там, внизу, увидела дьявола. В руке он держал похожий на гарпун для подводной охоты трезубец, которым зацепил край её рубашки и тянул, тянул...

Но, к счастью, прежде, чем окончательно утонуть, Лалага проснулась.

В следующее воскресенье, придя к бабушке, она заперлась в ванной и полностью разделась перед зеркалом. Подняла руки, чтобы получше разглядеть подмышки, повернулась боком, положила подбородок на плечо, задрала ногу. Потом села на коврик и внимательно осмотрела пятки. На одном колене виднелась царапина, уже подсохшая, так что она ногтем отковыряла корку и съела её. Кожа под коркой оказалась гладкой и ярко-розовой.

Ничего нового не обнаружилось: это было её, Лалаги, тело. Собственно, это всегда было её тело. И тело это принадлежало только ей одной.

Она вспомнила тот день в Таросе, когда впервые осознала, что такое «внутри» и «снаружи». «Снаружи» был мир – всё то, что хотелось исследовать и изучить. А «внутри» была она сама, её тело, полное скрытых полостей, похожих на сказочные пещеры: пещера лёгких, желудка, живота... И ещё мысли, надёжно спрятанные внутри головы.

А границей между «снаружи» и «внутри» служила её кожа.

Но эта граница не выглядела непреодолимой: в ней имелись отверстия, которые использовались для связи между «внутри» и «снаружи», а заодно позволяли добавлять в организм топливо, сгорающее в двигателе (как в автомобиле). С помощью этих отверстий она, Лалага, функционирует, то есть двигается, дышит, живёт. И узнает разные вещи.

Вот, например, в голове отверстий полно: это уши, через которые проникают звуки, и рот, который эти звуки производит; ноздри, впускающие и выпускающие воздух, глаза, с помощью которых в мозг попадают образы и из которых испускаются взгляды и слёзы.

Через рот входит еда, а иногда и выходит, наполовину переваренная, если случается рвота. Через него также входит и выходит воздух, как через ноздри, потому что в горле есть небольшой автоматический сортировщик, который отправляет его в лёгкие, а пищу с водой – в желудок.

В Таросе, будучи ещё очень маленькой, она любила глубоко вдыхать: тогда её грудь раздувалась, словно воздушный шар. Если упадёшь в воду, объяснил ей отец, даже плыть не надо: тебя спасёт воздух в лёгких. На дно тянет страх, от него мышцы становятся жёсткими и тяжёлыми, как свинец. А кто не боится, тот плавает, как пробка, лишь изредка шевеля пальцами ног.

Глава восьмая

В теле тоже хватало отверстий – настоящих и ложных, вроде пупка, который нужен только для красоты; некоторые – совсем крошечные, почти невидимые, как, например, поры, которыми покрыта вся кожа. Через эти отверстия «внутрь» проникает мир: цвета, холод и тепло, звуки, вкус, ветер, музыка, еда. Наружу выходят голос, слюни, сопли, пот, слезы, кака, пипи, а также кровь из раны, хотя отверстия ран обычно бывают неправильной формы, и их нужно немедленно закрыть гипсом или швом.

В общем, можно ещё долго об этом говорить, но в чём тут грех? Этого Лалага понять не могла. Она знала, что грех – убить кого-то, обидеть, украсть все, что тот имеет, и оставить умирать от голода, солгать в суде, чтобы осудили невиновного. Знала, что грех происходит от несправедливости и ненависти, порождая, в свою очередь, новую несправедливость, боль, голод и смерть.

Но что тут общего с тем, мыла ли ты задницу?

Разумеется, по гигиеническим соображениям намыливаться стоит получше. Этому Лалагу научила Аузилия, женщина невежественная, но очень честная и религиозная. Она любила Лалагу и, конечно, не имела намерений отправлять её в ад.

В тот день в доме бабушки одиннадцатилетняя Лалага, воспитанница интерната «Благоговение», стояла голой перед зеркалом по меньшей мере минут десять, в том числе потому, что было уже тепло. Она вдруг вспомнила, что накануне отъезда мать отвела её в сторону и попросила быть внимательнее, а если начнёт расти грудь или волосы в подмышках, сразу же написать ей, потому что тогда нужно будет объяснить ей кое-что очень важное.

Правда, Лалага уже пару лет назад узнала тот важный факт, что существует менструация. Это слово она впервые услышала, беседуя вместе с Ирен с более старшими деревенскими девочками, а после нашла в медицинских книгах отца, но матери не сказала, потому что о некоторых вещах говорить с ней стеснялась.

Но как осмотреть себя, если в интернате приходится надевать купальную рубашку? Зато теперь, воспользовавшись случаем и зеркалом, она тщательно изучила критические точки – впрочем, так и не увидев ничего нового.

Одевшись, Лалага пошла в кабинет деда, села за стол и написала письмо домой: «Я не хочу оставаться в интернате, потому что они заставляют меня купаться в рубашке». Отец ответил ей с ближайшей почтой.

Он писал, что, конечно, сестры всё преувеличивают, но намерения у них добрые, и, следовательно, ей нужно как-то приспособиться и подчиниться этому глупому правилу, хотя со смертными грехами и адом оно не имеет ничего общего. Этот довольно странный способ принимать ванну Лалаге придётся воспринять как игру. Кроме того, интернат – единственный шанс для неё продолжить обучение, и она, поступив туда, взяла на себя обязательства слушаться и соблюдать все необходимые правила. Он согласен, купальная рубашка – глупый пережиток средневековья. Но, в конце концов, это не вредно и не антигигиенично. Нужно лишь проявить немного терпения. С другими людьми вообще стоит быть терпеливым.

Так что Лалага сдалась, а потом привыкла. Теперь она только веселилассь, когда воздух, скопившийся под рубашкой, пузырём надувал плотную ткань, поднимая её над водой, а монахине приходилось подбегать и опускать этот аэростат. Ещё она полюбила плескать водой в подруг, кудахтавших в своих ваннах, словно куры в курятнике.

Но каждое воскресенье в доме у бабушки она принимала ванну как положено. Голой. И об аде старалась не думать.

Так что спор о рубашках её не особенно заботил, несмотря даже на возмущение матушки Анны-Катерины. «Мои африканцы целыми днями ходят по деревне голыми, но более невинных и достойных рая людей я в жизни не видела!» – закончила она, положив разом на лопатки и настоятельницу, и её средневековую концепцию скромности.

Зато Лалагу обрадовало, что матушке Анне-Катерине позволили устроить для воспитанниц праздник на всю ночь в честь окончания учебного года. Разрешили даже пригласить гостей «снаружи», но она не посмела сказать об этом Тильде. Та, конечно, отказалась бы под каким-либо предлогом. Или даже вообще без предлога, что было бы ещё хуже.

Но теперь кузине волей-неволей придётся с ней подружиться. Нужно просто немного потерпеть и дождаться, пока на Серпентарии наступит июль.

По плану Лалага уезжала уже на следующий день вместе с Аузилией, а Тильда, которой ещё предстояли экзамены за третий класс, собиралась присоединиться к ней примерно через полмесяца.

Глава девятая