У моих родителей во Владимире трешка как раз столько же квадратов. Если не меньше.
Темирхан сидел рядом, полуголый, в простых джинсах, смотрел на меня.
А я — на него. С откровенным испугом.
Настолько явным, что первое, что он сделал, это поспешно выставил перед собой ладони, вставая:
— Только не опять, русалка! Давай, приходи в себя. Я вот поесть…
Тут он обозначил движение ко мне навстречу, а я, синхронно, от него — к спинке кровати.
Ерзая голыми ногами по простыне и с ужасом осознавая себя голой.
Наверно, вид у меня был на редкость придурочный, потому что Биг Босс тут же прекратил всякое движение вообще и только аккуратно жестом указал на стоящий рядом (ну, как рядом? метра через два от меня) на столике поднос с едой.
Я непонимающе посмотрела на графин с соком, фрукты и булочки, перевела опять взгляд на Темирхана.
— Что? — тут же спросил он, — ты не ешь это? Что хочешь?
Я, естественно, только глазами лупала по-совиному.
Темирхан выдохнул, видно призывая максимум терпения, что у него имелось, сел в кресло напротив и заговорил спокойно и размеренно:
— Майя, ты говорила. Совсем недавно. Помнишь?
Ну… Допустим… После того, что он со мной сделал, даже немая от природы заговорит…
— Хорошо… Тогда… Поговорим?
Ну и вот… Говорим…
Вернее, он говорит и ждет от меня того же. Чуда, короче, ждет.
А его не бывает, чуда.
И, судя по тому, что сейчас я ни слова, ни звука не могу выдавить из себя, до этого была разовая акция. Временная мера. Организм защищался от… слишком интенсивного на него воздействия.
— Ты стонала, — терпеливо напоминает Биг Босс, — и отвечала мне «Да». Помнишь?
Ох черт… Такое забудешь…
Стыдливо поджимаю под себя ноги, укутываюсь плотнее в покрывало.
И Темирхан переводит взгляд с моего лица на голую ступню, мелькнувшую из-под покрывала… И его монгольские глаза становятся сплошь черными опять. Он непроизвольно проводит языком по нижней губе, быстро, едва заметно… И ноздри на хищном лице подрагивают…
Меня окутывает волна запоздалого ужаса, просто от осознания своего нахождения так близко к хищнику…
Он меня уже пробовал, он уже все видел… Почему так ведет себя? Словно… Словно еле сдерживается? Чтоб не напасть.
— Так что ты еще можешь сказать, а, русалка? — голос его пробивается через острое, все заслоняющее ощущение опасности, и я торопливо отнекиваюсь опять.
Ничего. Ничего не могу.
И… Не хочу! Не хочу ничего говорить!
Молнией в голове — воспоминания о своем шоке, когда… застонала в первый раз. И затем, когда выдохнула свое согласие. На любые его действия с собой.
Это точно был форс-мажор…