Он напряжения на лбу выступил пот. Итак, сегодня, в полдень по местному времени. К счастью, дальше все стало понятнее, не зря все-таки учила.
— …група паломникав заняла крепасць Монсегюр и узняла над яе руинами Крста Клеменции…
Соль ахнула. На экране знакомый неровный контур развалин, много раз виденный на фотографиях. Только теперь над камнями высятся вырезанный из светлого металла двенадцатиконечный катарский крест, память о предках, и двухцветное знамя графства Тулузского.
Дочитав сообщение, диктор перешел на латынь, и дева Соланж вновь убедилась, что с языками на далекой планете не все просто. Недаром дед сердится.
— Сбылась вековая мечта, сбылись пророчества, праведники радуются на горних высях, и небеса ликуют. Мы вернулись домой и вернулись навсегда.
Соль кивала в такт словам. В детстве, когда она листала «настоящий» учебник истории, история Монсегюра казалась сказкой, давней и очень грустной. Нет уже Окситании, и старого Лангедока нет, замок же, который посещают туристы, не имеет ничего общего с тем, что погиб когда-то. Куда возвращаться?
— У паломников нет оружия, но они заявили, что из Монсюгюра не уйдут.
Лица — суровые, радостные, слегка растерянные. И крик, громкий, отчаянный:
— Монсегюр наш! Монсегюр наш! Монсегюр наш!..
Все исчезло, на черном экране огромные белые буквы: DCXCV. Соль помотала головой. Не буквы, конечно, цифры! D — это 500, а все вместе… 695!
…Мосегюр пал в 1244-м, почти семь веков назад. 695 лет…
Перекрестилась, хотела прочесть молитву. Сбылось! Но священные слова замерли на языке. Монсегюр наш, у паломников нет оружия, однако оружие есть у французов, а над планетой висят две новейшие станции, оснащенные всем, что требуется для войны. И не в небе, уже на Земле, в секретном хранилище спрятаны ТС, оружие последнего шанса. Кому выпадет это шанс?
— Девочка, девочка! Ну, что на этот раз? Допроса же сегодня не было. Опять обидели?
Хорошо, когда можно ничего не объяснять, а просто ткнуться носом в ее щеку, обнять и замереть на несколько долгих-долгих, словно целая жизнь, секунд. От ее кожи привычно пахнет духами…
Что на этот раз? Все то же, и нет сил промолчать.
— Я тебя люблю, Камея! Я тебя очень люблю!..
Ее пальцы касаются застежек комбинезона, губы — шеи, и весь мир исчезает в беззвучном искрящемся водовороте. Соль лишь успевает подумать, что кричать нельзя, нельзя, нельзя…
— Это я сделала? Ой, Камея, пожалуйста, извини. Я не хотела!..
— Еще как хотела! Хорошо, что под платьем не заметят. А с виду такая тихая, скромная школьница… Не смущайся, Соланж, я сама растерялась. Все было правильно, привычно и понятно, пока не появилась ты. Кстати, из-за тебя нарушила корпоративную солидарность, все наши пошли отмечать взятие Монсегюра, а я сказалась недужной и поспешила сюда. Непатриотично!
— А патриотично — это как? Клементийцы убивают французов, те — клементийцев? Камея! Я мало знаю и ничего не умею, но если помечтать… Работу мы все равно где-нибудь найдем, а много нам двоим и не нужно.
— В джунглях, слонов пасти. В детстве мечтала, когда мне подарили книжку про земную географию. А что? Мало ли островов в Южном океане? По нашим законам человек имеет право уйти в добровольное изгнание, никто мешать не станет. Правда, обратно могут и не пустить… Это не те мечты, Соланж, а твой страх, но не будем о грустном. Что скажет тихая скромная девочка, если я снова выключу свет?
— Я сама, я сама!
Следовало промолчать, но Соль не выдержала:
— Дядо! Зачем это все? Ты мне предлагаешь роль в спектакле? Когда три года назад начались Московские процессы, в газетах писали, что Зиновьев и Бухарин просто выучили свои роли, чтобы избежать пыток. Они признали себя японо-чешскими шпионами, а я кем стану? Агентом парагвайской охранки?
Агфред Руэрг покачал головой.
— Нет, внуче. Ты станешь спасительницей нашего рода.
Дед вновь проявил чуткость, нанеся визит уже после того, как Соль не только вернулась, но и успела постоять под душем (и пудра! но совсем-совсем немножко!). В остальном же… Плохи дела.
— Ты можешь не участвовать в процессе, как и твой отец. Наши законы гуманны, достаточно написать заявление и добровольно уехать в изгнание. Никто не станет преследовать…
Соль невольно вздрогнула. Камея говорила о том же! Преследовать не станут, но назад уже не пустят.
— Согласно закону семье в этом случае ничего не грозит, но есть еще традиция. Род, в котором кто-то признан нечистым и не сумел оправдаться, навсегда отстраняется от общественной жизни. Самая простая грязная работа, только низшие должности. Процесс, пусть он будет и труден, даст возможность очистить от обвинений не только семью де Керси, но и всех, кто с нею в родстве. Ты у меня единственная внучка, но есть внучатые племянники, их трое.