— Моя ошибка, фройляйн Фогель. Тебя нельзя было посылать в Европу. Мой друг предлагал снять для тебя приличную квартиру в пригороде Вашингтона и время от времени привлекать, как консультанта. Но разведчиков такого уровня у нас просто нет.
Она поморщилась, словно от боли.
— Все равно бы уехала, герр Корд. Западное полушарие слишком тесно для двух женщин и одного мужчины. Я задыхалась, когда видела ее счастливое лицо. Странно, что я говорю об этом вслух, но меня только что раздели и изнасиловали у тебя на глазах, так что. Все равно!
Я постарался улыбнуться.
— Рыцарь из меня, конечно, не получится, фройляйн Фогель, но я с удовольствием пристрелю старую грымзу у тебя на глазах. Некоторые вещи лучше вслух не поминать.
— Даже так? — ее глаза блеснули живым огнем. — Выходит, твоего друга не просто перевербовали? Это лишь начало истории.
Я глубоко вздохнул. Графиня только намекнула, краешком, легким касанием. Но я-то понял.
— Кстати, «фройляйн» и «ты» в одной фразе — нонсенс. Имя лишний раз слышать не хочу, так что зови по фамилии. А то, что ты не Джонас, а Норби, я поняла почти сразу.
Взяла стакан, выпила одним глотком, ударила донышком о скатерть.
— Ты мне и сегодня приснишься. Черное подземелье, луч фонаря, твое лицо, голос, твои руки на моем теле. Но самое страшное — просыпаться и понимать, что ничего не кончилось.
Надо было что-то решать, и я решил.
— Снимаю тебя с операции, Фогель. Завтра едешь в Париж, идешь в посольство, и тебя отправляют в Штаты. Месяц в клинике, а потом занимайся своими эмигрантскими делами. Восточное полушарие слишком тесно для двух психов, мечтающих друг друга придушить.
Мухоловка встала, шагнула ближе. Я тоже поднялся, чувствуя, что слова теперь уже ничего не значат. Они просто наклейки, этикетки на бутылках. Чтобы понять вкус, нужно омочить губы.
— Ты настолько меня боишься, Норби?
Запах вина, запах крепкого табака, запах Анны Фогель.
— Сейчас ты допьешь свой стакан — и будешь молчать до утра, иначе просто не проснешься. Но вначале я спрошу у главного американского шпиона: зачем ты врал о своей жене? Марсианский ранец — почему?
— Вероятно потому, что я представляю свою жену приблизительно так.
— В номере свет не включай, достанешь фонарь — тот самый, из подземелья. Какая же ты все-таки сволочь, Норби!
— Я знаю.
Фонарик лежал на самом дне чемодана. Я вытряхнул все вещи и ударил белым лучом в стену. Ее рука поймала огонь, пропустила сквозь пальцы.
— Можешь выключать, я уже все представила. Вдруг теперь я увижу другие сны?
Все идет не по плану. Не по плану идет все. Идет все не по плану. Он был одиноким ковбоем, отважным, надежным, простым, и храброе, верное сердце он отдал глазам голубым. Леграна поймали точно так же, он был живым человеком. Он был живым.
Рассвет пришел слишком быстро. Солнечный отсвет упал на подушку, и Мухоловка поспешила закрыть глаза.
— Можешь говорить, — разрешила она. — Но говорить — не значит убегать. А лучше закрой шторы.
Когда в комнате вновь стало темно, Анна села на кровати, откинула со лба липкие от пота волосы.
— Сейчас скажу какую-нибудь глупость, о которой стану жалеть всю жизнь. И не думай, что я тебя простила.
— Уже сказала, — я сел поближе, обнял ее за плечи. — Мне разве требуется твое прощение? Ее губы скользнули по моей щеке.
— А можно я на миг поверю, что требуется?
Как вычислили Леграна, я догадался сам. Он слишком часто звонил в посольство, порой и забегал просто пообщаться. То, что американский гражданин контактирует с посольством, дело обычное, но весь вопрос в том, кому он звонит и с кем общается. У французов в Вашингтоне тоже есть посольство, в нем — атташе по культуре.
За Леграном стали присматривать. Адди раскошелился на лучшего психолога, и тот очень постарался. Женщина, с которой познакомили моего друга, стала для него идеалом, сбывшейся мечтой. Фотографии я видел и был здорово разочарован. Дьявол, который сидит в каждом из нас, порой близорук.