Боолкин, оправившись от первого потрясения, сказала:
— Да будет благословен тот, кто убьет убийцу!
Взяв маску и ноги, Уленшпигель сказал:
— Мне нужен помощник.
Боолкин дала ему совет:
— Пойди in de Blauwe Gans (в Синий Гусь) и обратись к содержателю таверны Иоосу Лансаму из Ипра. Это был закадычный друг моего брата. Скажи, что ты от Боолкин.
Уленшпигель так и сделал.
Послужив делу смерти, профос Снелле обыкновенно захаживал in’t Valck (в Сокол) и пил горячую смесь из dobbeleclauwert’a, корицы и сахара. Боясь попасть на виселицу, ему здесь ни в чем не отказывали.
Питер де Роозе, осмелев, возвратился в Мелестее. Чтобы чувствовать себя под охраной Снелле и его сыщиков, он так за ними и ходил. Кое-когда Снелле угощал его. И они вместе весело пропивали деньги несчастных жертв.
Таверна Сокол теперь уже не так посещалась, как в доброе старое время, когда горожане жили в радости, молились богу по католическим правилам и не подвергались гонениям за веру. Ныне городок был словно в трауре — по крайней мере, такое впечатление производило множество пустых или же запертых домов и пустынные его улицы, по которым бродили отощавшие псы и разгребали мусорные кучи.
Зато двум лиходеям было теперь где разгуляться в Мелестее. Напуганные жители могли наблюдать, как эти двое, совсем обнаглев, днем намечают жертвы, оглядывают их дома, составляют списки обреченных, а вечером, возвращаясь из Сокола под охраной сыщиков, таких же пьяных, как и они, орут непристойные песни.
Уленшпигель пошел in de Blauwe Gans (в Синий Гусь) и застал Иооса Лансама за стойкой.
Уленшпигель вытащил из кармана бутылочку водки и сказал:
— Боолкин продает две бочки такой водки.
— Пойдем в кухню, — сказал baes.
Заперев за собой дверь, он пытливо взглянул на Уленшпигеля.
— Ты же сам водкой не торгуешь, — заметил он. — Чего ты моргаешь? Кто ты таков?
Уленшпигель же ему на это ответил так:
— Я сын Клааса, сожженного в Дамме. Пепел его бьется о мою грудь. Я хочу уничтожить убийцу-Спелле.
— Тебя ко мне Боолкин послала? — спросил хозяин.
— Боолкин, — отвечал Уленшпигель. — Я убью Спелле, а ты мне поможешь.
— Согласен, — молвил baes. — А как за это дело взяться?
Уленшпигель же ему на это сказал:
— Пойди к священнику, доброму пастырю, врагу Спелле. Собери своих друзей и выйди с ними завтра после сигнала к тушению огней на Эвергемскую дорогу, между Соколом и домом Спелле. Будьте все в темных одеждах и станьте в тени. В десять часов из кабачка выйдет Спелле, а с противоположной стороны подъедет повозка. Нынче своим друзьям ты ничего не говори — они спят слишком близко к ушам своих жен. Пойди к ним завтра. Отправляйтесь туда, слушайте хорошенько и все запоминайте.
— Запомним, — обещал Иоос и, подняв стакан, провозгласил: — Пью за веревку для Спелле!
— За веревку! — подхватил Уленшпигель.
После этого они с baes’ом вышли в общую залу, где пили гентские старьевщики, возвращавшиеся с брюггского субботнего базара, на котором они втридорога продали золотой парчи камзолы и серебряной парчи накидки, купленные за гроши у обедневших дворян, некогда тянувшихся за испанцами в их любви к роскоши.
И теперь у старьевщиков шел пир горой по случаю изрядных барышей.
Уленшпигель и Иоос Лансам сидели в уголке, выпивали и шепотом уславливались, что прежде всего Иоос пойдет к священнику, доброму пастырю, ненавидевшему Спелле — убийцу невинных. А потом пойдет к друзьям.
На другой день Иоос Лансам и предуведомленные друзья Михилькина после сигнала к тушению огней вышли из Blauwe Gans’а, где они, по обыкновению, пили пиво, и, дабы скрыть истинные свои намерения, пошли разными путями, а сошлись на Эвергемской дороге. Было их семнадцать человек.