Король Филипп между тем не находил себе места от тоски и от злобы. Болезненно честолюбивый, он молился о том, чтобы господь помог ему завоевать Англию, покорить Францию, захватить Милан, Геную, Венецию, стать владыкой морей и таким образом сосредоточить в своих руках власть над всею Европой.
Но даже мысль о конечном торжестве не веселила его.
Ему всегда было холодно. Ни вино, ни огонь в камине, где постоянно жгли душистое дерево, не согревали его. Он сидел в своем покое, заваленный таким количеством писем, что ими можно было наполнить сто бочек, все что-то писал, писал, мечтал о мировом господстве, каким обладали римские императоры, и задыхался от завистливой злобы к своему сыну дону Карлосу, которого он возненавидел с тех пор, как тот возымел желание сменить герцога Альбу в Нидерландах — без сомнения, для того чтобы там воцариться, как думал Филипп. То, что сын у него был некрасивый, уродливый, злой, бешеный и свирепый, еще усиливало его ненависть. Но он никому про это не говорил.
Слуги не знали, кого им больше бояться: сына, стремительного, кровожадного, впивавшегося ногтями в тех, кто ему прислуживал, или же трусливого и вероломного отца, убивавшего чужими руками и, точно гиена, обожавшего трупы.
У слуг мороз подирал по коже при виде того, как отец и сын кружили друг подле друга. Слуги поговаривали, что в Эскориале не в долгом времени будет покойник.
И точно: не в долгом времени они узнали, что дон Карлос по обвинению в государственной измене брошен в темницу{154}. Еще им стало известно, что дон Карлос изнывает в тюрьме, что при попытке к бегству он, пролезая через решетку, поранил себе лицо и что мать его, Изабелла Французская{155}, плачет не осушая глаз.
Но король Филипп не плакал.
Затем прошел слух, что дону Карлосу дали недозрелых фиг и что на другой же день он умер — уснул и не проснулся. Врачи сказали: как скоро он поел фиг, сердце у него перестало биться, все естественные отправления прекратились — он не мог ни плевать, ни блевать, ни что-либо извергать из своего тела. Живот у него вздулся, и наступила смерть.
Король Филипп выстоял заупокойную обедню по доне Карлосе, велел похоронить его в часовне королевского дворца и положить надгробную плиту, но плакать он не плакал.
А слуги сочинили принцу издевательскую эпитафию:
A король Филипп бросал плотоядные взгляды на замужнюю женщину принцессу Эболи{156}. В конце концов она уступила его домогательствам.
Изабелла Французская, о которой ходили слухи, что она поощряла дона Карлоса в его стремлении прибрать к рукам Нидерланды, зачахла от горя. Волосы у нее падали целыми прядями. Ее часто рвало, на руках и ногах у нее выпали ногти. И она умерла.
И Филипп не плакал.
У принца Эболи тоже выпали волосы. Он все грустил и охал. Потом и у него выпали ногти на руках и ногах.
И король Филипп велел похоронить его.
Он утешал вдову в ее горе, а сам не плакал.
А тем временем в Дамме женщины и девушки пришли к Неле узнать, не желает ли она стать «майской невестой» и спрятаться в кустах с тем женихом, какого ей найдут, а то, мол, добавляли они не без зависти, нет в Дамме и во всей округе такого парня, который не хотел бы высватать такую всегда красивую, всегда свежую и сметливую девушку, как она, — это ей, дескать, мать-колдунья наворожила.
— Передайте, голубушки, парням, которые за меня сватаются, — сказала Неле: — Сердце, мол, Неле не здесь — оно с тем, кто странствует ради освобождения отчего края. А что я, как вы говорите, не утратила свежести, так в том никакого колдовства нет, — я девушка здоровая, только и всего.
— А все-таки с Катлиной дело нечисто, — возразили женщины.
— Не верьте наветам злых людей, — сказала Неле. — Катлина — не колдунья. Судейские жгли паклю у нее на голове, и она повредилась в уме.
При этих словах Катлина, примостившаяся в углу, затрясла головой и забормотала:
— Уберите огонь! Мой милый Ганс вернется.
На вопрос женщин, кто этот Ганс, Неле ответила так:
— Это сын Клааса, мой молочный брат. С тех пор как господь посетил ее, ей все кажется, что она его потеряла.
Сердобольные женщины дали Катлине немного денег. А она стала показывать новенькие монетки кому-то невидимому и все приговаривала:
— Я теперь богата — ишь как блестит серебро! Приходи, мой милый Ганс, я заплачу тебе за твою любовь!
А когда женщины ушли, Неле долго плакала в опустевшей лачуге. И думала она о том, что Уленшпигель скитается в далеких краях, а она должна сидеть дома, думала о том, что Катлина все просит: «Уберите огонь!» — и хватается за грудь как бы в знак того, что в голове у нее и во всем теле пышет пламя безумия.
А между тем в кустах схоронились майский жених с майской невестой.
Тот или та, кому посчастливится найти их, должны стать королем или же королевой праздника.
Неле услыхала радостные крики парней и девушек, раздавшиеся в то мгновенье, когда «майская невеста» была найдена в глухом овраге.