Младенец ревел.
А хорошенькая девушка опять принялась снимать и вешать белье.
— Это наушница, — сказал Ламме.
Девушка закрыла лицо руками и, улыбаясь сквозь пальцы, посмотрела на Уленшпигеля.
Потом обеими руками приподняла груди, тут же отпустила их и опять начала качаться, не касаясь ногами земли.
Юбки у нее раздувались, придавая ей сходство с волчком. Уленшпигелю были видны ее голые до плеч, белые полные руки, на которые падал тусклый солнечный свет. Качаясь и улыбаясь, она смотрела на Уленшпигеля в упор. Уленшпигель пошел к ней. Ламме — за ним. Уленшпигель поискал в изгороди лаз, но не нашел.
Девушка, угадав намерение Уленшпигеля, снова улыбнулась ему сквозь пальцы.
Уленшпигель хотел было перемахнуть изгородь, но Ламме удержал его.
— Не ходи, — сказал он, — это наушница, нас сожгут.
А девушка между тем гуляла по саду, прикрываясь передником и глядя сквозь кружево, не идет ли случайный ее дружок.
Уленшпигель снова попытался перескочить через изгородь, но Ламме схватил его за ногу и стащил на землю.
— Петля, меч и костер! — сказал он. — Это наушница. Не ходи.
Уленшпигель барахтался с ним на земле. А девушка, выглянув из-за ограды, крикнула:
— Прощайте, сударь! Желаю вашему долготерпению, чтобы Амур всегда держал его в висячем положении.
Вслед за тем послышался ее хохот.
— Ай! — вскрикнул Уленшпигель. — Точно сто иголок впились мне в уши.
Где-то хлопнули дверью.
Уленшпигель пригорюнился. А Ламме, все еще не отпуская его, сказал:
— Ты перебираешь в уме все ее дивные красы, которые от тебя ускользнули. Это наушница. Ты на свое счастье грохнулся. Да и я не в накладе: по крайности, насмеюсь досыта.
Уленшпигель ничего ему не ответил. Оба сели и поехали.
Так, обнимая ногами своих ослов, двигались они дальше.
Ламме все никак не мог всласть насмеяться. Ни с того ни с сего Уленшпигель ожег его хлыстом по заду, а зад его подушкой возвышался на седле.
— За что ты меня? — жалобно воскликнул Ламме.
— Что такое? — спросил Уленшпигель.
— За что ты меня хлыстом? — спросил Ламме.
— Каким хлыстом?
— Таким, которым ты меня ударил, — отвечал Ламме.
— Слева?
— Да, слева, по моей заднице. За что ты меня, нахал бессовестный?
— По недомыслию, — отвечал Уленшпигель. — Я прекрасно знаю, что такое хлыст, прекрасно знаю, что такое поджарый зад в седле. Но когда я увидел твой зад, широкий, толстый, в седле не умещающийся, я себе сказал: «Ущипнуть его не ущипнешь, да и хлыст навряд его проберет». Не рассчитал!