И тут…
На меня смотрят два мальчика-близнеца. Рыжие, одинаковые. Им лет восемь, а может и меньше. Из отличий у хулиганистого вида парней – лишь битые коленки у того, кто слева. Да и рукав его футболки порван. И я вижу в нем Максима.
Их волосы топорщатся в разные стороны. Закатное солнце делает рыжий цвет ярким, как пламя. Таким обжигающе притягательным, что хочется коснуться рукой, но боишься обжечься. А в мальчишеских, веснушчатых лицах – жажда жизни. Будто весь мир создан для них одних.
Руки братьев закинуты друг другу на плечи. Они – почти отражения друг друга. Если бы не эти ссадины на коленках.
За их спинами – множество удаляющихся в разные стороны пыльных дорог. Они размытые. Будто вне фокуса.
Я смотрю на подпись к картине: «На двоих».
На моих ресницах неожиданно дрожат слезы, и я смаргиваю их. А затем опять улыбаюсь. Боже, его картины сводят с ума, верно? В этом секрет?
Я остро понимаю, что работы Александра Зорина – другой уровень. Он оставил всех далеко позади, за своей спиной.
Ощущение, что художник нашел то самое слово «искусство», такое привычное нам, затертое до дыр чужими карандашами и кистями, смятое руками, покалеченное мнениями и взглядами… Подобрал его с пыльного асфальта, и расширил пределы. Вышел за рамки. Нет, стер эти рамки напрочь. Снес границы своим талантом.
Оставил только оголенные эмоции – как неизолированные провода. Возьмись голыми руками – смерть. Но ты тянешься и хватаешь, чтобы испытать этот удар током по нервам и сердцу.
Я смахиваю еще пару слезинок и кидаю еще один взгляд на близнецов, когда решаюсь пройти дальше.
Центральная картина выставки.
Я думала, что меня уже не удивить. Но как же я ошибалась… С холста на меня смотрела… Я. Та самая картина, которую он так упорно прятал от меня. И пусть я ожидала увидеть ее в ряде других, но… Она была невероятна.
Особенная.
Мое лицо на портрете смотрело прямо, открыто. Кожа будто сияла изнутри, а свет на нее падал солнечными зайчиками на лоб, скулу… Пухлые губы будто дрожали. Нет, они действительно замерли в нерешительности, и грозились вот-вот разразиться в смехе. Таком же искреннем, который искрил в глазах этой фантастической брюнетки с иссиня-черными волосами. Короткими, местами всклокоченными, обнажающими изящную шею.
На фоне черных прядей выделяется цветок ромашки, заправленный за ухо. Моя рука на портрете тянется к нему, но замирает в паре миллиметров, не успев коснуться нежных лепестков. Таких красивых, прозрачных, будто цветок сорван с ближайшего поля и вставлен в картину.
???Я скольжу взглядом по тонким пальцам и вспоминаю те прекрасные моменты, когда художник брал мои руки в свои. Он мог подолгу рассматривать линии пальцев, прерываясь лишь на то, чтобы покрыть костяшки короткими поцелуями.
Подойдя ближе, чувствуя бешеное биение сердца и дрожь в пальцах. Я поняла, что имели в виду те две девушки.
Он никогда не рисует пейзажи. Но он нарисовал.
В моих широко и даже наивно распахнутых глазах был… Лес. Самый настоящий лес. Прорисованный так гармонично, будто моя радужка действительно воплощает в себе природу. Тени зелёных ветвей, таинственных и притягательных. Незаметные, если стоять хотя бы в паре шагов от полотна, но такие чёткие вблизи.
-Я нарисовал свой первый пейзаж. – Тихий шепот у моего плеча.
И я делаю шумный вдох, выныривая из своих эмоций. Смотрю вправо, вижу Александра. Мои губы дрожат, а глаза вновь наполняются слезами.
Слова восхищения, которые я так хотела ему сказать, потерялись. Как и любые слова вообще.
-Это… – Говорю я, точнее, пытаюсь выдавить из горла подходящий эпитет.
Только таких нет. И я шмыгаю носом, уставившись на Сашу с бесконечной любовью. Надеясь, что хотя бы взглядом смогу показать, насколько я тронута.
-Ты топишь мой лес. – Тихо, с нежной улыбкой говорит художник, глядя в мои наполненные слезами глаза.
Его пальцы, те, что творят все эти шедевры, прикасаются к моим скулам. Проводят нежно, неуловимо. Саша наклоняется и касается легкими, как порхание бабочки, поцелуями, моих век. Слезы мигом получают свободу и катятся мокрыми дорожками к подбородку. Я утыкаюсь в грудь парня, позволяя ему обнять меня.
Сердце не унималось. И дело было не в том, что я была невероятно красивой на этом полотне. А в том, что я дышала на нем. Я была реалистична, до мельчайших деталей. Черточек на губах, отдельных прядей волос, касающихся щек, каждой мелкой ресницы… И я была невероятно счастлива. Такое же неподдающееся объяснению счастье переполняло меня, когда я смотрела на рисунок.
И я верила, что я такая. В его глазах.
Будто вспомнив важное, я кинула еще один взгляд на портрет. Точнее вниз, туда, куда авторы работ вписывали название своих картин.