Читать книгу «Босфор. Россия и Турция в эпоху первой мировой войны» онлайн.
Годовые, на не слишком тяжелых условиях, займы за рубежом должны были обеспечивать прирост доходной части бюджета по 0,2 млн лир в год. Для этого стране нужен был прежде всего мир. Займы из-за рубежа поступали, но они отнюдь не содействовали сохранению нейтралитета, как настаивали Джавид-бей и его сторонники в турецких торгово-промышленных кругах. Проблема займов стала в начале 1914 г. вопросом жизни для младотурецкого режима. Ведя параллельные переговоры с банками противостоявших группировок держав. Комитет пытался сохранить определенное равноудаление от великих держав (или по крайней мере оттянуть окончательный выбор). Однако при этом ускорить модернизацию армии и флота, причем в целях сугубо собственных. Таковыми были: решение национально-территориальных проблем в отношениях с готовыми восстать повсеместно арабскими, армянскими, курдскими подданными, обеспечение реванша на Балканах и начало реализации обширных пантюркистских планов.
Удавалось это плохо. Неоднократные попытки Джавид-бея примирить французских держателей пакета акций Оттоманского банка с “Дойче Банком” по спорным вопросам финансирования новых линий Багдадской железной дороги оказались не только безуспешными, но и опасными для турецкого суверенитета. 15 февраля 1914 г. банки и представители правительств Германии и Франции в принципе договорились по главному для них вопросу. Центральная, Южная Анатолия и Месопотамия стали зоной деятельности германских железнодорожных кампаний, а Северная Анатолия и Сирия — французских.
Деятельно включились в обсуждение технических моментов займов и территориальных гарантий под них США. Это в свою очередь вызвало к жизни совместное решение Англии и России любым способом, вплоть до морской демонстрации у берегов Турции оставить Стамбул вертеться в прежнем заколдованному кругу “союзников — противников”.
Буквально в те же дни шли и англо-германские согласования в отношении Турции. 23 февраля 1914 г. банковские нефтяные и железнодорожные магнаты Германии и Англии окончательно согласовали зоны влияния в Кувейте, Персидском заливе, Месопотамии. Россия вошла в состав распорядителей Администрации Оттоманского Публичного Долга и совместно с Германией взялась быть гарантом реформ в Турецкой Армении. Австро-Венгрия и Италия настойчиво требовали концессии в Западной Анатолии, причем вне какого-либо контроля со стороны местных турецких властей.
Осознание близкой катастрофы прозвучало в это время в донесениях посла Турции в Берлине: державы готовятся расчленить Турцию. Талаат-паша трезво сравнивал весной 1914 г. положение своей страны с путешественником, на которого в глухом лесу напали разбойники: он готов отдать им все, лишь бы спасти свою жизнь.
Все было тщетно. Нейтралитет Османской Турции уже никого не устраивал. Тройственный Союз вложил слишком много средств в турецкую армию, чтобы она использовалась для решения только внутриосманских проблем.
Берлину нужен был в данный момент турецкий солдат. Его не волновало отвлеченное призрачное будущее младотурецкого режима. В то же время экономические позиции Антанты были столь сильны в Турции, зоны влияния очерчены столь определенно, что нейтральная Турция была Антанте попросту “неудобна” в качестве союзника: проблема ее раздела выглядела в глазах Европы несколько неприлично и неудобоисполнимо. Антигерманские высказывания Энвер-паши, Талаат-паши, других деятелей Комитета весной 1914 г. не убеждали дипломатов Антанты. Однако они настораживали Берлин и пугали те круги в балканских странах, которые боялись турецкого марш-броска на Балканы.
Оценим последние предвоенные политические маневры младотурецкого правительства в отношении стран Антанты, опираясь на свидетельства турецких политических деятелей тех лет.
Можно считать документом принципиальной важности мартовскую (1914 г.) резолюцию Комитета иттихадистов о том, что в случае общеевропейской войны Османская империя “должна не поддерживать Германию, как рекомендуют некоторые члены Комитета” (заметим, что такая формулировка была предложена никем иным, как Энвер-пашой), а “занять строго нейтральную позицию и не осложнять отношения с Францией и особенно с Россией”.
Комитетом тогда же была принята к сведению официальная позиция османского Генерального штаба, фактически — Энвер-паши: “Мы испытываем настоятельную потребность в мире, в сохранении выдержки и спокойствия”. Нейтралитет Турции признавался политикой вынужденной, продиктованной слабостью армии и флота и рассчитанной, как следует из мемуаров Мухтар-паши, Джемаль-паши и документов военноморского атташе Турции в Петрограде, не более чем на два года. В течение двух лет должны были поступить средства по военным займам из Франции и Германии, а также оружие и пополнение флота, в том числе подводного, артиллерии и вновь создаваемых турецких ВВС из Франции, Англии и Германии, должно было закончиться переформирование всей турецкой армии. Наконец, в Стамбуле предполагали, что двух-трех лет будет достаточно, чтобы разрешить проблему обновления режима Проливов и добиться отмены капитуляций. Полагая, что война начнется во второй половине 1914 г. (до ноября), триумвират считал наиболее выгодной тактикой на 1914 г. сближение с Антантой, не исключая, впрочем, перспективу союза с Германией.
Были и другие мнения. В пользу решительного сближения с Антантой, вплоть до отказа от нейтралитета и от военного союза с Германией выступали те деятели Комитета, которые считали, что Антанта “оплатит турецкий чек” возвращением под власть Стамбула оккупированных Грецией Эгейских островов, реставрацией османского правления в Египте, согласием на отмену капитуляций, а главное — предоставлением твердых гарантий Антанты от того, что Комитет называл вмешательством России во внутренние дела Турции (имелись в виду в первую очередь Проливы и реформы в Турецкой Армении).
После упомянутого выше заседания младотурецкого руководства были предприняты две попытки достигнуть взаимодействия с членами Антанты; В мае 1914 г. — с Россией и в июле, в разгар сараевского кризиса — с Францией. Обе попытки осуществлялись на уровне чрезвычайных посольств, персонально — на самом высоком уровне. В Россию ездил Талаат-паша, известный своим умеренным равноудалением от всех западных держав. Во Францию — франкофил Джемаль-паша. В обоих случаях речь шла о военном двустороннем союзе Османской империи с Россией или с Францией. Оба раза — безрезультатно: и Петербург, и Париж уклонились от обсуждения турецких предложений о союзе, хотя Талаат-паша в России был принят исключительно торжественно, а Джемаль-паша получил во Франции орден Почетного Легиона.
Следует подчеркнуть, что речь шла именно о двусторонних союзных договорах, а не о непосредственном вступлении Турции в Антанту.
Важно учесть и второе обстоятельство. Оно касается взаимоотношений Османской Турции с балканскими соседями. Талаат-паша был хорошо осведомлен о намерениях Российского министра иностранных дел С.Д. Сазонова создать Балканский союз при участии Турции и Болгарии, которых следовало еще примирить и сблизить. В Стамбуле учитывали также, что Россия, признававшая в принципе права Греции на занятые ею в ходе Второй Балканской войны Эгейские острова, из стратегических соображений была готова, помимо Ймброса и Тенедоса, оставить ключевую для судьбы Черноморских Проливов проблему — а именно о. Лемнос — в руках Османской империи до окончательного решения вопроса о режиме Босфора и Дарданелл.
Союз с Турцией Россия должна была бы оплатить поддержкой Стамбула и в болгаро-турецких, и в греко-турецких отношениях.
Проблему Имброса, Тенедоса, Хиоса, Лесбоса и Лемноса держал в центре внимания и Джемаль-паша во время своего визита в Париж. Он подчеркивал при этом большую выгоду для Франции и Англии от поддержки Турции, чем Греции, акцентировал необходимость гарантий турецкого интегритета от России.
В ходе переговоров и в России, и во Франции глухим, печальным звуком одинокого удара в барабан прозвучали призывы Талаат-паши и Джемаль-паши рассмотреть вопрос о капитуляциях. Ни в Петербурге, ни в Париже об этом и слышать не захотели.
Обобщенное представление о позиции младотурок по Восточному вопросу и о русско-турецких отношениях в тот момент, когда все стороны фактически определили свои места, дает памятная записка Ниязи Фахретдин-бея — турецкого посланника в Петербурге, на имя посла Турции в Вене Хусейна Хильми-паши. Документ датирован 8 сентября 1914 г. Это было последнее письмо последнего дипломата распавшейся вскоре Османской империи в России. Во введении подробно говорится об этом документе. Еще раз подчеркнем, что общий настрой документов — призыв к осторожности в выборе военных союзников, к учету особой важности межбалканских, русско-турецких и турецко-балканских отношений.
Итак, выжидать или решаться. С кем? 18 июля 1914 г. Джемаль-паша выехал из Парижа с пустым портфелем — Франция отказалась от сближения с Турцией. У вагона “Восточного экспресса”, того самого, о котором писала Агата Кристи, в Стамбуле его встретили двое. Столь же неудачливый соискатель понимания в России Талаат-паша и полный надежд и решимости Энвер-паша. Военный министр несколькими днями раньше вернулся все тем же “Восточным экспрессом” из Берлина, где успешно совещался с начальником Генерального штаба Германии Мольтке-младшим, и привез основные принципы будущего договора Турции с Германией. Еще через пять дней, 23 июля, в день предъявления Австрией ультиматума Сербии, германский посол в Турции Вагенгейм говорил с Джемаль-пашой о будущем договоре, как о деле решенном.
31 июля 1914 г. текст германо-турецкого договора был парафирован. 1 августа 1914 г. Германия объявила войну России. На следующий день, это было воскресенье, около 16 часов Вагенгейм и великий везир Саид Халим-паша в присутствии членов триумвирата, председателя парламента и нескольких особо доверенных членов кабинета подписали германо-турецкую конвенцию. В тот же день, 2 августа, вечером, была подписана и на следующий день опубликована в стамбульской прессе декларация о турецком нейтралитете.
В понедельник 3 августа объявили мобилизацию военнообязанных 1889 и 1890 годов рождения: как говорилось в официальной прессе, в качестве меры предосторожности ввиду войны в Европе. Маяки в Проливах были погашены, бакены сняты. На иностранные корабли поднялись турецкие лоцманы.
В отечественной (А.Д. Новичев, А.Ф. Миллер, Г.3. Алиев, Б.М. Поцхверия) и зарубежной (М. Ларшер, Ахмед Эмин, В. Готлиб и др.) историографии[13] сложилась тенденция, восходящая к первому публикатору Военной конвенции от 2 августа 1914 г. Карлу Каутскому (1919 г.), представлять этот документ как свидетельство полного и окончательного подчинения Стамбула берлинскому диктату и прямого вовлечения Турции в мировую войну. Я, однако, полагаю, что при этом были опущены такие немаловажные для оценки расстановки сил на Балканах и дальнейшего развития событий в регионе в целом материалы, как сопутствовавшие военной конвенции разъяснения посла Вагенгейма Энвер-паше и Джемаль-паше, не вошедшие в общий пакет документов, но зафиксированные в мемуарах главных действующих лиц с турецкой и немецкой сторон, а также болгаро-турецкое соглашение от 6 августа 1914 г., подписанное в один день с положением о функциях германской военной миссии в Османской империи. Наконец, оставалась неизученной взаимосвязь претворения в жизнь германо-турецкой военной конвенции с вопросом о капитуляциях и участием немусульманских подданных Стамбула в большой войне, перспектива которой, как сказал Джемаль-паша, обрисовалась для Турции после 2 августа 1914 г. грозно, но не окончательно.
Сама турецко-германская конвенция от 2 августа 1914 г., ее предельная краткость и обобщенность формулировок давали основание уже современникам, например, адъютанту Л. фон Сандерса Карлу Мюльманну и турецкому посланнику в Берлине М. Мухтар-паше, называть документ именно конвенцией, вслед за которой ожидался дополнительно развернутый договор между Германией и Турцией.
Конвенция содержала восемь пунктов. Один из них (ст. 8) предусматривал секретный характер соглашения, которое могло быть оглашено не иначе, как по взаимной договоренности. Строго говоря, эта секретность звучала несколько надуманно, поскольку статьей 1 предусматривался нейтралитет и Германии, и Турции “в австро-сербском конфликте”. Статья 2 все ставила на свои места. В случае вмешательства в конфликт России и появления тем самым у Германии необходимости выполнить свой союзный долг перед Австро-Венгрией, таковая необходимость приобрела бы равным образом силу и для Турции.
Две следующие статьи (3 и 4) формально должны были смягчить фатальную бескомпромиссность ст. 2. Напомним, что телеграф уже принес в Стамбул известие о том, что еще вчера, т. е. 1 августа 1914 г;, Германия объявила войну России. Последняя не вмешалась в то, что именовалось “австро-сербским конфликтом” и, следовательно, не было формального повода вступления Турции в войну с Россией.
В случае военных действий Германия обязывалась предоставить в распоряжение Турции военную миссию, причем поставить ее в прямое подчинение турецкого военного министра (с оговоркой — на подчинение главы упомянутой германской миссии). Германия обязывалась силой оружия защищать целостность османских земель (ст. 4). Хотя это столь желанное для турок обязательство было высказано в самой общей форме, воистину — “сквозь зубы”, но даже этого не смогли добиться турецкие руководители ни от России, ни от других стран Антанты накануне войны. Срок действия конвенции определялся до 31 декабря 1918 г., с автоматическим продолжением на следующие пять лет, если одна из договаривающихся сторон не заявила бы о ее денонсации за шесть месяцев до истечения срока действия (ст. 5 и 6).
Конвенция не носила “следов поспешности”, как полагал в свое время А.Ф. Миллер. Скорее наоборот. Энвер-паша — главный архитектор военного союза вложил в него те примерно десять лет действия, до середины 1920-х гг., которые нужны были, как говорилось выше, младотуркам для решения своих внешне- и внутриполитических проблем. Однако в более выигрышной ситуаций оказывалась Германия. Проливы, ресурсы, плацдармы в Юго-Восточной Европе, в Африке (Египет), в Восточной Анатолии и к тому же миллионная армия с советниками-немцами — все это в нужный момент должно было оказаться после подписания германо-турецкой конвенции под рукой у германского Генерального штаба.
В понедельник 3 августа 1914 г. Германия объявила войну Франции, а Турция обнародовала во всей европейской прессе декларацию о нейтралитете. 4 августа Англия объявила войну Германии. Соглашение Турции с Германией оставалось тайной для Антанты по крайней мере еще неделю. Внимание держав было отвлечено от турецких проблем. Выигрыш времени, как писал Ахмед Джемаль-паша, был получен. И использован, на первый взгляд, весьма эффективно..
В три дня были активизированы переговоры с Болгарией относительно совместных действий в перспективе получения Турцией населенных мусульманами районов Западной Фракии, Болгарией — земель в Македонии. Обе стороны подчеркивали свой нейтралитет в разгоравшейся войне, что не соответствовало фактическому положению дел. Во всяком случае, для Турции, поскольку 4 августа 1914 г. Австро-Венгрия объявила о своем присоединении к турецко-германской конвенции со всеми вытекающими последствиями.
Весь комплекс противоречий между Австро-Венгрией и балканскими государствами обязаны были если не разделить целиком, то принимать во внимание младотурецкие лидеры. Подтверждением тому явилось “мертворожденное дитя”, по оценке турецкого историка Ахмеда Эмина, а именно турецко-болгарский договор о союзе, подписанный 19 августа 1914 г. Направленный против Греции, но обусловленный нейтралитетом Румынии договор с Болгарией должен был учитывать столь многочисленные и непредсказуемые факторы австрийской, германской и антантовской политик на Балканах, что так и остался на бумаге. Турецкие историки высказывают по этому поводу массу догадок, полагая, впрочем безосновательно, следующее. Поскольку договор изначально содержал захватнические планы, то союз малых балканских государств мог предотвратить разрастание войны, по крайней мере в балканском регионе, и уберечь от разгрома Османскую империю.
[13] См. Библиографию