Рамон давно уже не молился, но сейчас готов был и в храм сходить.
Светлый, помоги ей!
Пожалуйста…
Бертен кажется, подглядывал, пока я общалась с помойным ведром. Было противно, гадко, но чего-то подобного я и ожидала. Кто же повернется ко мне спиной – сейчас? После таких признаний? Только дурак, а Бертен дураком не был. Зато он был высокомерным тиртанцем, несмотря на всю его жизнь в Алетаре. Поэтому я оправила платье и поинтересовалась:
– Так кормить меня будут?
Кажется, он даже поперхнулся от моей наглости.
В качестве обеда мне были предложены черствый хлеб, вонючий овечий сыр и свежая, по счастью, вода. Я отломила горбушку и принялась жевать.
– Не балуют тебя здесь разносолами.
Бертен мрачно жевал сыр.
– И не должны. Что-то ты больно спокойна.
– А почему я должна волноваться? Меня найдут, тебя убьют… Кстати, если хочешь огласить завещание, можешь не стесняться. Обещаю передать твои последние слова по назначению.
Сенар поперхнулся еще раз. Теперь – сыром. Эх, устроить бы сейчас ему спазм, минуты на две, чтобы задохнуться не успел… Или затяжной понос. Кстати…
Отломила у Бертена кусок сыра и мужественно принялась жевать, стараясь загнать внутрь рвотные спазмы. Так надо. Здесь и сейчас – так надо. И вот еще…
Я оглядела сарай:
– Мы заперты снаружи?
– Разумеется. Хочешь – проверь.
Я не отказалась. Прошлась по сараю, толкнула дверь… Та не поддалась.
– Нас откроют только вечером, перед тем как пригнать лодку.
– А мы точно в деревне?
– Не в самом поселке, конечно. Это лодочный сарай на берегу. Здесь у всех такие есть.
Орать тоже смысла нет. С другой стороны, здесь один Бертен. Что я – не справлюсь с ним?
Я с болезненной гримасой потерла руки.
– Ты перестарался. Надеюсь, сильных отеков не будет.
– На тебе же все заживает.
– Быстрее. Это верно. Но не сразу же! И кожа у меня тонкая…
Жаловаться я могла долго и со вкусом, мамина школа. Этим я и занялась. Бертен морщился, но слушал, ведь ничего хамского я не говорила, наоборот. Страдала. Вздыхала и проклинала судьбу.
А еще через полчаса у меня от гнусного сыра расстроился желудок. И посещать ведро я стала намного чаще.
Первые раза три Берт еще подсматривал. Потом понял, что я не притворяюсь, и перестал наблюдать – в конце концов, это зрелище хорошо лишь для извращенцев. А потом и вовсе расслабился. Я сделала ставку на женскую слабость, и не прогадала. Бертен вырос в Тиртане, он априори не может воспринимать женщину как равную себе. А вот как слабую, глупую, беспомощную… Хотя такой в тиртанском гареме не выжить.
Но показывала я именно это. И мне верили.
Темнело.