Когда я научусь не падать в обморок?..
Когда Рамону доложили, что его дядя умирает, а племянник попросту пропал, Белесый Палач не разозлился, нет. Он медленно отложил перо, стараясь не закапать чернилами пергамент, и «ласковым» взглядом посмотрел на гонца.
– Что, целый дом слуг не мог уследить за одним ребенком?
Несчастный сравнялся цветом со стенкой.
– В-в-ваша с-с…
– Молись, чтобы Лим нашелся целым и невредимым. Или заказывай службу у храмовников.
– К-какую…
– Поминальную!
Больше Рамон ничего не сказал – до самого дома. Гнал коня что есть сил, а в голове стучало только одно: не надо!!! Пожалуйста, не надо… Почему это должно случиться с ним?
Дом канцлера встретил герцога шумом и гамом. И заплаканной Линетт, упавшей ему на грудь.
– Рамон!!!
– Ну, Линетт, что случилось? Где Лим?
– Нашелся!
Из рыданий выяснилось, что Лим, не сказав никому, сбежал в лечебницу.
Выпорю!
Что добрался до лечебницы пешком, через весь Алетар. Нашел лекаря, который… которая и привезла его обратно.
Молодец, но выпороть все же надо, чтобы неповадно было!
Услышав, что отец умирает, Алемико потащил лекарку в дом, и они заперлись в комнате канцлера, выгнав оттуда всех слуг! Кажется, там кричали… Линетт пыталась пробиться, но ей не открыли. А они там уже… она не знает сколько…
Рамон коротко выругался и помчался вверх по лестнице. Каково? Нет, мальчишку все же надо выдрать, как сидорову козу! Или отправить на месяц туалеты чистить по всему дому! Если пороть нельзя…
Под дверью дядиной спальни толпился народ. Кто-то пытался выбить дверь плечом… юмористы! Дубовую дверь, толщиной в ладонь, в надежном переплете…
– Разошлись, – коротко приказал Рамон. – Иначе так и похороню!
Он плохо контролировал свою силу, но здесь и сейчас – горе и ярость неплохие стимуляторы.
Понимая, что Палачом просто так не назовут, слуги бросились врассыпную. Так, что тараканы, убегающие из-под тапка, позавидовали бы. Пара секунд – и коридор опустел. С пальцев герцога сорвался огненный шар, в мгновение ока оставив от двери горстку пепла. Засов стек на пол каплями расплавленного металла, и Рамон замер на пороге. Открывшаяся ему картина была…
Посреди комнаты, рядом с кроватью, стояла лекарка. Та самая, из лечебницы для бедных. И от нее исходил мягкий золотистый свет. Он заливал комнату, обволакивал все предметы, освещал бледное и восторженное личико Лима, который жался к девушке, а еще она протягивала руки к канцлеру, и с ее пальцев слетали десятки и сотни золотых искорок.
Они танцевали в потоке света, они обволакивали канцлера плотным коконом, они плясали по всей комнате, и Рамон понимал: то, что он видит, это… Это – магия. Высшая сильная магия, на которую не способен ни он, ни Ренар Дирот, ни его величество – никто из находящихся в Алетаре. Просто потому, что магия жизни доступна единицам. А девушка перед ним – маг жизни. Сильный, овладевший своим искусством.
Как? Он же видел ее раньше и даже не подумал! Как?
Пока Рамон размышлял на эту важную тему, девушка пошатнулась. Каким-то судорожным жестом вытянула руки, заставляя искры в безумной пляске рвануться к канцлеру, а потом медленно, словно во сне, стала падать вперед лицом, как и стояла. Рамон едва успел подхватить ее, чтобы лекарка не расшибла нос о кровать.
Подхватил, уложил в кресло, посмотрел на дядю.
– Ты как?
– Поразительно жив, – неверящим голосом ответил канцлер.