— Я ухожу, — сказал, поднимаясь с места, Ален, — и без того я довольно доставил вам забот. Но вы сами-то остерегайтесь! Признаться, я не совсем уверен в этом мосье Жане. Чтобы только выпутаться из этой истории, он способен рассказать все немцам.
— Не думаю, — мягко возразила Эвелина Селье. — Если бы он захотел сказать, он сделал бы это сразу, а вы же сами видели: он ничего не сказал! К тому же мы успели обменяться взглядами, когда его уводили: бывают взгляды красноречивее слов. Нет, не думаю, что он на вас донесет… Но вы-то — куда вы решили идти?
Ален устало пожал плечами.
— Не беспокойтесь за меня. Найду где-нибудь пристанище. Я ведь привык — все время так живу. Почти никогда не приходится дважды ночевать в одной и той же постели. А чаще всего вообще никакой постели не бывает… Что это? — вздрогнул он. — Опять стучат?
— Три коротких удара, — сказала Норетта. — Это консьержка.
В самом деле, это была мадам Кэлин. Она поднялась наверх, «чтобы узнать, чем кончилось дело». Услышав, что Ален собирается уходить, она всплеснула руками.
— Нельзя вам идти! — сказала она. — Они же оставили на улице шпика. Можете на него полюбоваться, если хотите.
Подойдя к окну, Ален осторожно выглянул на улицу. В самом деле, на противоположном тротуаре, в тени одного из подъездов, прятался человек.
— Час от часу не легче! — в ярости сказал Ален. — Они воображают, что схватили меня, но этого им мало — устроили здесь засаду в надежде, что схватят еще моих сообщников. Черт меня дернул сюда прийти!
Он заметался по комнате, тяжело дыша. Мадемуазель Мари что-то шепнула на ухо сестре, та кивнула с улыбкой.
— Идите к нам! — в один голос воскликнули сестры.
— К вам? Куда же это? — спросил Ален, продолжая шагать по комнате.
— Да к нам, в нашу квартиру на втором этаже. Кто нас заподозрит: две тихие старые девы. А у нас в столовой есть диван, мы дадим вам зеленое одеяло…
— Матрац, правда, жестковат, но подушка отличная.
Ален задумался.
— Хорошо, — сказал он, — если вы позволите. Эту ночь я останусь у вас. А завтра посмотрим.
Сестры рассыпались в благодарностях. Можно было подумать, что Ален оказывает им огромную честь, соглашаясь укрыться в их квартире. Сияя от счастья, они торопливо увели своего гостя. У Алена скверный вид, заявили они, ему необходимо лечь как можно раньше.
Консьержка догнала их уже на лестничной площадке.
— А Гурры? — шепотом сказала она. — Вы, видно, забыли о них? А там как раз торчит немецкий офицер, с которым они водят дружбу. Небось хлещут сейчас шампанское! А мальчишки их только что шныряли по коридорам! Если они увидят Алена… Погодите, я сейчас посмотрю!
Консьержка перегнулась через перила.
— Нет, — сказала она спустя минуту, — как будто никого нет. Идемте, но только смотрите будьте осторожны, когда подойдете к третьему этажу!
Маленькая компания осторожно спустилась вниз. А Жорж побежал к себе наверх, рассказать обо всем родителям. Эвелина Селье осталась одна со своими детьми в опустевшей столовой, где все еще сверкала рождественская елка с петрушкой и золотой розой на ветках.
Фанфан задремал, уткнувшись носом в серебряную звезду. Норетта подняла его и отнесла в кровать.
— Норетта, — сказала ей мать, когда она вернулась, — Соланж останется сегодня у нас, она ляжет с тобой. Это ничего: в тесноте, да не в обиде!
— Ура! — закричала Норетта, радостно захлопав в ладоши. — Ты слышишь, Соланж, нет, ты слышишь? Мы с тобой будем играть, — прошептала она на ухо подруге, — до чего же весело будет!
— Да, конечно… — ответила Соланж. — А как вы думаете, мадам Селье, хорошо будет Алену у сестер Минэ? Думаете, ему там понравится?
— Еще бы ему там не понравилось! — сказала Эвелина. — Они будут ухаживать за ним, как за малым ребенком. Они ему и грелку в постель принесут, и липовый отвар, а утром станут ходить на цыпочках, чтобы он не проснулся! Ты что, не знаешь сестер Минэ?
— Ну как же! Конечно! — сказала Соланж.
Слабая улыбка осветила ее лицо; она взяла Норетту за руку.
— Значит, правда, — сказала она, — я остаюсь у тебя и мы будем играть? Пошли!