— Какие тарелки ставить? — спросил Мишель.
Норетта обернулась к нему с чашкой в руке.
— Ставь мелкие, — сказала она. — Но чего ты так орешь? И что ты наплел маме там, на кухне?
— «Наплел, наплел»!.. — передразнил ее Мишель. — Ничего я не наплел, хотя мне есть что порассказать! Я схватил две единицы, а потом подрался со Стефаном. Я уложил его на обе лопатки, — видела бы ты, старуха! Понимаешь, он сказал, чтобы я не задавался, раз у меня отец в плену, и назвал меня битым щенком! — Мишель добавил с торжеством: — Вот! Когда мама это узнает, она пожалеет, что раньше меня не выслушала!
Норетта поставила полупустую чашку на тумбочку.
— Вот тебе мой совет, — спокойно сказала она, — ничего не рассказывай маме про драку со Стефаном.
— Это еще почему?
— Потому, что тогда она опять начнет плакать. Ей будет очень страшно.
— Страшно? Да ты что!
— Ты совсем ничего не понимаешь? Не видишь, какие ужасные люди эти Гурры? Мама столько раз это говорила, и мадам Кэлин это говорит, да все это говорят, а ты вздумал драться со Стефаном!
— Но не мог же я позволить этому скоту говорить такое про нашего папу!
— Конечно, не мог! И правильно сделал! А все же послушай меня — ничего не рассказывай маме!
Мишель пожал плечами.
— Ну хорошо, — устало согласился он, — если ты так считаешь… Ладно, а как быть с тарелками?
— Сейчас я их расставлю, не то ты еще перебьешь всю посуду. А ты дай Фанфану допить отвар.
Норетта решительным шагом направилась в столовую. Мишель подошел к брату.
— Ну, — сказал он, — ты, значит, и вправду заболел? А с виду ты вполне здоров! У тебя что, жар?
— Не знаю, — важно ответил Фанфан, — я кашляю!
Он попытался изобразить кашель, но у него ничего не вышло, и тогда он достал из-под одеяла своего маленького плюшевого медвежонка, с истертой шерстью, в бесчисленных пятнах, с одним глазом и тремя лапками.
— Мишка простудился, — сообщил он, — он все кашляет, кашляет! У него тревога!
— Тревога — это же не болезнь! — со смехом возразил Мишель. — Но погоди. На́ вот, допей свой отвар.
Он схватил чашку, но в спешке выплеснул все содержимое на простыню. Фанфан покосился на него, и оба рассмеялись.
— Беда, — сказал Мишель, — смотри только Норетте меня не выдавай! Я мигом все улажу.
И Мишель прикрыл мокрую простыню одеялом. При этом он невзначай дотронулся до ручки Фанфана — маленькой, горячей и потной. «У него в самом деле жар, — подумал он, — бедный Фанфан!» Вся его обида куда-то пропала, и в приливе нежности он погладил братишку по голове. Фанфан сразу же поспешил воспользоваться его порывом.
— Расскажи мне что-нибудь, — попросил он жалобным голоском, — какую-нибудь маленькую, совсем маленькую сказку.
— Ладно! Но что же тебе рассказать? Может, про трех медведей?
— Нет, не надо про медведей! Лучше расскажи мне про шоколадный эклер, как в то воскресенье! Ну, скорей рассказывай!
Мишель присел на край постели.
— Шоколадный эклер, — начал он, — продавался раньше в кондитерских, ну, знаешь, в лавках, где торгуют хлебом. Раньше там и пирожными торговали. Они лежали все рядком на железных решеточках, и так много их было, что мы не знали, какое выбрать: ромовую бабу, корзиночку с кремом или слоеное, а еще там продавались пирожки со сливами, с вишней, с клубникой… Но вкуснее всех был эклер с шоколадным кремом.
— Да, да, а какой он был, Мишель, расскажи?