За завтраком удостоила меня внимания и Белла. Она поинтересовалась, где я учился и откуда знаю французский. Я рассказал.
— У нас в гимназии преподавали немецкий и французский, — сказала Белла. — Но, в отличие от Маро, у меня к языкам нет никаких способностей.
— Зато ты отличная математичка, — возразила та.
— Ты всегда склонна преувеличивать! Ну какая я математичка?..
Вечером в доме было тихо. Заглянул в столовую, библиотеку, — никого. Решив, что все ушли, подошёл к роялю, поднял крышку. Сел, начал тихонько наигрывать. Пальцы утратили гибкость, трудно было брать аккорды. Но постепенно всё наладилось, и, забыв о своём намерении играть приглушённо, я нажал педали. Рояль звучал великолепно. Давно уже Шопен и Лист не доставляли мне такого наслаждения!..
Окончив играть, я долго сидел за открытым инструментом в каком-то оцепенении. Очнулся от тихого шороха. Поднял голову, оглянулся. Никого…
После ужина вся семья собралась в гостиной. Пригласили и меня. За кофе возник довольно любопытный разговор. Белла, внимательно глядя на меня, спросила:
— Скажите, вы в самом деле убеждённый большевик?
— Самый натуральный…
— Непостижимо!
— Что непостижимо?
— Вы знаете языки, любите музыку… Словом, вполне интеллигентный человек — и вдруг…
— До знакомства с вами я представляла себе большевиков грубыми, неотёсанными, — сказала старуха.
— Это потому, что вы судили о них по словам наших врагов.
— Возможно, — согласилась старуха, но Белла возмущённо перебила её:
— Ничего подобного! Разве не правда, что большевики уничтожают духовные ценности, разрушают цивилизацию? — Щёки её раскраснелись, глаза горели.
— Смотря какую цивилизацию, — ответил я. — Если она заключается в том, чтобы одни люди, силой подчинив себе других, жили за их счёт в роскоши, то такую цивилизацию необходимо разрушить!.. Впрочем, спорить на эту тему нам бесполезно: мы говорим на разных языках и не поймём друг друга…
— По-вашему, грабить чужое добро тоже справедливо?
— Всякое добро принадлежит тому, чьими руками оно создано. Грабят бандиты. Народ по справедливости берёт то, что принадлежит ему.
— Это не ваши мысли, я не верю! Вы их заимствовали из агитационных лозунгов…
— Белла, почему ты не допускаешь, что у него могут быть свои убеждения? — робко проговорила Маро.
— Могут, конечно! Но не такие чудовищные…
— Чудовищные? Вы говорите так потому, что совершенно не знаете жизни, — сказал я. — Что видели вы, кроме уютного, полного всякого добра дома, гимназии и общества обеспеченных подруг?.. Я вырос в посёлке, в котором люди трудились по десять-двенадцать часов и ютились в саманных хибарках, не всегда сытно ели, а их дети зимой и летом бегали по улицам босиком, полуголые… Это не кажется вам чудовищным?
— Хватит, хватит спорить о политике! — вмешалась старуха. — Я прошу вас! Лучше бы вы сыграли нам!..
Я сел за рояль и сыграл мазурку Шопена. По тому, с каким вниманием эти женщины слушали меня, можно было не сомневаться, что музыку они понимали.
Возвращаясь к себе, я поскользнулся на паркете. Потерял равновесие, грохнулся и повредил раненую ногу. От сильной боли я застонал и никак не мог подняться сам. На помощь бросились Ашхен и старуха хозяйка, — девушки только что куда-то ушли.
К вечеру боль усилилась, начался жар. Ашхен, не зная, как облегчить мои страдания, без толку вертелась около меня. Старуха оказалась более разумной — послала за врачом.
В это время пришёл Левон.
— Что такое, что случилось? — Левон бросил суровый взгляд на женщин, как будто они были виноваты в случившемся.
— Поскользнулся, упал, повредил ногу, — объяснил я.