Читать книгу «Антология советского детектива-31. Компиляция. Книги 1-20» онлайн.

— И все?

— И все.

— Ты хорошо сделал, что зашел, — Фомин встал и, подойдя к Петрову, положил ему на плечо руку. — Спасибо, дружище. Сигнал, должен признаться, не совсем неожиданный. Все может быть… Сегодня же займусь. Визит Лютце, если он жив и здоров, в общем-то не исключен. Кому он только теперь служит? Да, встретить Лютце — это, конечно, интересно. Постарел он небось? Ведь четверть века — срок немалый.

— Конечно. И мы с тобой не помолодели, — покачал головой Петров. — Бегут годы. А у него вроде и лицо другое стало, только глаза те же.

— Вот попробуй, докажи сейчас, что он — это он. И конечно уж, Лютце теперь не Лютце…

Вышли вместе. Фомин немного проводил Петрова. Вернувшись к себе, вписал в блокнот несколько вопросов, перечислил детали, которые сообщил ему журналист. Что ж, может быть, это и есть тот «возможный гость», о котором сообщили друзья. Все может быть.

Фомин взял ручку и, хотя с момента событий, затронутых в беседе прошло двадцать пять лет, по памяти написал имя и год рождения Лютце. Затем попросил секретаря срочно поднять дело из архива.

Плотная коричневая папка, изрядно потертая — в свое время ее брали частенько: любопытный и поучительный пример операции с незавершенным концом. На папке его, Фомина, рукой было выведено: «Дело № 62, на Макса Лютце, он же…»

Полистал пожелтевшие страницы: постановления, протоколы, материалы экспертиз, кое-что напечатано на машинке, многое написано от руки. И его почерк, и не его. «С годами и почерк у нас меняется», — подумал Фомин, облокотился на стол, прикрыл глаза рукой и надолго застыл в такой позе. Потом стал вчитываться в документы, вспоминая, как и по какому поводу они были написаны.

Это было удивительное время. Только закончилась война, и человечество еще жило светлой радостью победы. Рубцевались в сердцах раны, нанесенные величайшей в истории трагедией, и миллионам людей казалось, что уже никогда и никто не осмелится нарушить этот прекрасный, завоеванный такой кровью и такими страданиями мир.

Но это только казалось. Он, Фомин, был поставлен на такой участок, где война не прекращалась ни на минуту. С рубежа, на котором он очутился, отчетливо проглядывалось движение сил, противостоящих миру, плетущих сети шпионажа и диверсий против его страны и государств, народы которых решили идти путем социализма.

События тех дней с поразительной ясностью вставали перед ним.

Он увидел красные черепичные крыши и шпили немецких городов за густой стеной зелени. И бетонные автострады, серым широким полотном скользящие под машину. Лесопарки с прямыми, как струны, просеками. Битый кирпич руин, хранящих запах дыма, и тихие дворики, заплывшие ароматами цветущих роз, и стены, сплошь увитые плющом.

И везде люди. И все они разные.

Прежде всего он стал думать о своих друзьях, с удивлением отмечая, что с трудом восстанавливает в памяти их лица. Даже досадовал на себя за это. Но что сделаешь — прошло столько лет.

Кторов, человек, которого тогда в Энбурге видел и слышал каждый день, у кого учился и кому старался подражать. Казалось бы, закроешь глаза — и увидишь, как на фотографии. Так нет: помнил только седую прядь и его усталые глаза, очень внимательные.

Рощин. Кто-то говорил, что он командует пограничным отрядом в Туркмении. Широкоплечий, быстрый и точный Рощин. А лицо забыл. Только зубы — ровные, крепкие зубы, когда тот улыбался. Смеялся Рощин раскатисто, заразительно.

А Гудков? Стал крупным архитектором, видел его по телевидению, в кинохронике, читал его статью в «Огоньке». Несколько раз говорил по телефону. А вот встретиться так и не пришлось…

Скиталец. Совсем тогда юным был лейтенант. Краснел, как ребенок, при грубом слове. А последний раз встретил — мужик что надо, изменился, видно, и характером; стал строже, собранней. Скитальца он хорошо себе представил, потому что недавно виделся с ним.

«Эх, Скиталец, Скиталец, — подумал Фомин, — если бы ты тогда не ошибся, лежало бы это дело с прекрасной пометкой на обложке: «Закончено тогда-то». Впрочем, можно ли тебя винить… в той ситуации, пожалуй, каждый бы…»

А враги?

Он напряг память, пытаясь вспомнить Лютце. Нет, не получалось…

А как же Петров? Это, пожалуй, можно объяснить: если бы я сам увидел Лютце, непременно тут же бы вспомнил. Так уж устроен человеческий мозг. Ведь уже, кажется, случалось так.

Каким же ты был тогда, господин Макс… Курт… Ганс, — у тебя было много имен. Какое ты носишь сейчас?..

Глава вторая

Ночь выдалась на редкость теплой и тихой, лучше не придумаешь для несения дозорной службы: иди себе да слушай тишину. Вокруг такой покой, что нет-нет да и начинают тяжелеть веки. Только к утру подул свежий ветерок, и тогда поползли по спине холодные веселые мурашки, а скулы начала потягивать нервная зевота.

— Пойдем поживее, — сказал товарищам старшина Петров и прибавил шагу.

Его наряд, спаренный с двумя служащими пограничной немецкой полиции — парнями только-только начавшими постигать службу, — за ночь обошел все положенные ему маршруты и теперь возвращался в комендатуру. Оттуда, судя по времени, им навстречу уже вышла смена и теперь, с минуты на минуту, должна была появиться. Шли по узенькой тропке, кланяясь нависшим веткам кустарника, шли зелеными росистыми полянами, окунаясь в сырое дыхание низин.

А справа была межзональная граница, полоса, проложенная войной два года назад, определенная Потсдамским соглашением 1945 года. С тех пор как Петров приехал сюда, многое изменилось. Местные жители, немцы, вначале смотрели выжидательно на русских солдат в зеленых фуражках и погонах, стараясь понять, что это за род войск и чего от них следует ожидать? Но шло время — привыкли. А когда увидели, что рядом с этими русскими стали ходить их молодые соотечественники, прониклись к людям в зеленых фуражках доверием. Среди местных жителей у Петрова завелись даже друзья, благо он довольно хорошо знал немецкий.

Утро быстро высветило небо. Лес, еще несколько минут назад казавшийся сплошным забором, начал редеть, деревья словно отодвинулись друг от друга.