— А Петька?
— Что — Петька?
— Как он на дереве оказался?
— Это ты его и спроси, ему виднее.
— Подожди, а потом?
— Спрыгнул я с дерева — плавно так, на гусях, как на парашютах, спустился. Птицам головы свернул, с медведя шкуру содрал и пошёл домой. К этому времени и Петька на землю сполз.
— А ружьё?
— В ларёк сдал, мне за этот металлолом детскую игрушку дали — «уйди-уйди» называется. Знаете, штучка такая на нитке вращается, похрюкивает, и шар надувной с намалёванной смешной рожицей?
— А Петька?
— Пришлось его в больницу сдать — медвежья болезнь с ним приключилась.
— Хороша концовка!
— Важно, братцы, начать и кончить, — впервые за весь рассказ улыбнулся Тихон и, повернувшись к баянисту, спросил:
— Как твоя машина?
— Как танк с подбитой гусеницей — стреляет, а двигаться не может.
— Может, сыграешь всё-таки?
— Стреляй с места.
— Немного подыграю.
Все вопросительно посмотрели на Таню.
— Спой, дочка, что-нибудь такое… хорошая песня, она посильнее всякого разговора будет, — мечтательно попросил дядя Вася.
Тихон зачарованно смотрит на девушку.
— Давай, Сашок! «Я на подвиг тебя провожала», — сказала Таня и, вспыхнув от смущения, запела.
Сашок вначале только мешал ей, затем, уловив тональность, сначала на одних басах, а потом, с трудом лавируя по голосам-пуговкам, повёл мелодию вместе с певицей.
И песня лилась по землянке, проникая в души и зажигая сердца.
Голос у Тани высокий, мягкий; поёт самозабвенно, никого не замечая. Да и самой её в землянке нет. Она, с трудом сдерживая слёзы, провожает друга в бой, перевязывает горячие раны и полна готовности отомстить за него.
Тихону кажется, что Таня смотрит на баяниста не отрываясь. Но это взгляд в никуда, она не видит ни баяниста, ни музыканта, ни землянки. Она смотрит в самоё себя, перебирает свои, одной ей известные Душевные струны.
Песня окончена.
Сашок вытирает трудовой пот: тяжело играть на старой рухляди.
В землянке тихо.
— Таня, спой весёленькое!
— Не хочу, — торопливо ответила она, — не хочу весёлое.