В первую минуту Маргарита от возмущения не знала, что и сказать. Немного успокоившись, она посоветовала Трифону подать на пересмотр решение комиссии. Он наотрез отказался.
— Какой толк во всех этих докладах? По твоему требованию я написал заявление с просьбой пересмотреть работу Евгения. И что? До сих пор никакого ответа из министерства. К тому же, и в Париж со своим двоюродным братом он не может поехать.
— Я глубоко уверена, что и на нашей улице будет праздник, даже если это случится и не очень скоро... Ты просто не должен сдаваться. Твой случай нуждается в выяснении...
— У меня уже нет сил бороться. Единственно, на что я не согласился, хотя они меня и вынуждали, так это уйти по собственному желанию. Теперь они обязаны подыскать мне другую работу...
Сказав это, Трифон замкнулся в тревожном раздумье. Надо было раньше рассказать обо всем жене — и о своем знакомстве с Эрихом Брюмбергом, и о его предложении продать патент на изобретение... Теперь уже поздно!
И Трифон представил себе, что он — обвиняемый на процессе, устроенном специально для его разоблачения. Все его объяснения заведомо объявлены уловками, а молчание — соучастием в каких-то темных делах. «Господи, — вздохнул Трифон. — Хоть бы сыну повезло! Новое поколение — совсем иное. Наши дети во многом лучше, они не знают сомнений, которые гложут нас, они намного честнее и чище... Но это только увеличивает мою вину... Вот, например, схемы и чертежи уже давно в чемодане Эжена. Сколько раз я собирался забрать их оттуда, но все не решаюсь исправить роковую ошибку... Разве забота о сыне может оправдать в глазах общества мой поступок? А вдруг он первый осудит отцовский грех?!»
Раньше у него по крайней мере была надежда на то, что он сможет компенсировать свой неблаговидный поступок тем, что предоставит обществу большое, как он считал, изобретение. Но и его у Трифона украли, пересняли и, наверное, в скором времени переправят за границу. Нет! Только не это!
Подобные мысли превращали короткие летние ночи в бездонное море бессонницы, из которого Йотов безуспешно пытался выбраться. Его нервная система была окончательно расстроена. И вот наступил день, когда Трифон утром не смог подняться с постели. Вызвали врача. Врач диагностировал острейший невроз, предписал сильное снотворное, покой и положительные эмоции. Маргарита не могла безотлучно сидеть у постели мужа, но ребята установили дежурство. Если один из них отправлялся с Эженом гулять по городу, то другой оставался дома, чтобы находиться рядом с отцом. Состояние Трифона будило тревогу. Он то впадал в полную апатию, на все смотрел с тупым безразличием, то, наоборот, был крайне возбужден, метался в постели, бредил, навязчиво повторяя одно и то же: «Чемодан! Евгений, открой чемодан! Посмотри, они там, посмотри внимательно!» Однажды, когда дежурил Евгений, ему показалось, что отец зовет его. Он подошел к больному, но тот бредил, повторяя его имя и упорно твердя о каком-то чемодане. Евгений положил на лоб отцу холодный компресс, и это успокоило больного. Когда тот забылся сном, Евгений достал все чемоданы и внимательно их осмотрел. Ничего подозрительного он не обнаружил, и, хотя и чувствовал себя неловко, заглянул в чемодан Эжена... Кроме одежды и купленных подарков, там ничего другого не было... Евгений провел рукой по дну чемодана: оно показалось ему утолщенным...
В это время очнулся Трифон и подозвал Евгения к себе. «Посиди со мной, сынок... Вот так, — сказал он и, взяв его руку в свою, тихо обронил: — Молодые сильнее нас, но не всегда нас понимают...»
47
Дача Койчева, которую он переписал на имя своей молодой жены, находилась недалеко от кольцевой дороги в весьма уединенном месте — между Драгалевцами и Самоковской магистралью. Слева, совсем близко, темнел лес. Соседняя дача, еще нежилая, отстояла от дачи Койчева метров на двести. Именно там и устроили свой наблюдательный пункт члены оперативной группы, участвующие в операции под кодовым названием «Стойки». В лесу также были установлены посты.
Чавдар Выгленов и Данчо с биноклями в руках видели через широко распахнутую дверь, как Ольга и Ружа накрывают на стол. Ольга была в прекрасном настроении. Еще бы, без всякого труда получила софийскую прописку и стала владелицей такой прекрасной дачи!
В начале пятого у ворот остановилось такси. Из него вышел Койчев с множеством пакетов в руках и огромной коробкой с тортом. Он уже был почти в дверях, когда у дачи остановилась машина. Из нее вышел элегантно одетый мужчина с огромным букетом цветов в руках. Он догнал Койчева на лестнице, поцеловал руку вышедшей на крыльцо Ольге и вошел вместе со всеми в дом.
— Кто это? — спросил Данчо.
— Ганс Шульце, он же Эрих Брюмберг. Тот самый, который некогда квартировал у Ольги в Кранево.
— Вся компания в сборе! — усмехнулся Данчо. — Вот сейчас бы их накрыть!
— Не суетись, Данчо! Товарищ полковник прав: поспешишь — людей насмешишь! Должен еще приехать Ольгин дядя с женой и посаженные мать и отец — генеральный директор Дарев с супругой... Словом, пусть все соберутся, и, в зависимости от обстоятельств, решим, что делать...
Спустя некоторое время прибыли Златановы. Немного погодя из дома вышла Ружа и направилась к автобусной остановке...
«Услали девушку под каким-нибудь предлогом, — подумал Чавдар. — Чтобы не мешала..»
А события на даче продолжали развиваться своим чередом. Новоприбывшие обменялись рукопожатиями с другими гостями, потом Ольга, обняв тетю за плечи, повела ее в другую комнату.
«Верно, тетка не в курсе дел!» — подумал Чавдар.
Трое мужчин расселись в плетеных креслах за низеньким столом.
Первым заговорил хозяин. Потом несколько слов сказал Ганс. После этого Златанов приподнялся с места и крепко пожал Койчеву руку.
— Небось, поздравляет «молодожена», — хмыкнул Данчо.
— Вряд ли, — возразил Чавдар. — Рукопожатие — это скорее знак признания новой фазы их взаимоотношений.
В комнату вернулась Ольга. Она присела к столу. Ганс что-то сказал — она поклонилась. Златанов и ей пожал руку. Это не было тостом, потому что никто не поднял бокалы.
— Интересно, за что ее Златанов приветствует?..
— Как ни странно, но они, работая на одних и тех же хозяев, могли об этом и не знать. А сейчас Ганс им разъяснил, что к чему. Во всяком случае, я так думаю...
— А тетка?
— Полагаю, она вне игры... А вот и она сама.