Тараска понимал, что риск очень велик: он невольно может выдать свою нелегкую тайну. Но шел, повинуясь неведомому инстинкту: все равно партизаны должны быть где-то поблизости...
До тайника оставалось совсем немного, как лесную тишину разорвала автоматная очередь. Полицаи попадали в траву.
— Бросай оружие! — раздался грозный оклик.
Рябой и Кутура кинули свои автоматы в ту сторону, откуда донеслось приказание. Но Буза, который шел позади, отполз, таща Тараску, а потом метнулся в сторону. Выхватив «Вальтер» и подняв высоко Тараску, он выбежал на поляну и закричал:
— Если вздумаете подойти, пристрелю мальчишку!
Сергей вел отряд к тому месту, которое описал Тараска. Он снова почти бежал, так что взрослые еле за ним поспевали. То и дело тыкался лицом в паутину, с отвращением сбрасывал ее, но упорно шел и шел...
И тут ему послышалось, что впереди кто-то громко выругался. Серьга вцепился в рукав шедшего за ним Ивана Фомича. Все замерли.
И отчетливо донесся до партизан голос Бузы:
— Ну, вспомнил?
Они шли, не опасаясь, как хозяева: уверены были, что партизан поблизости нет. И как только полицаи показались, Иван Фомич дал очередь из автомата над их головами...
Маневр Бузы привел всех в смятение. Прикрываясь мальчиком, полицай уходил все дальше и дальше. Положение становилось критическим. Любое неосторожное действие могло привести к непоправимым результатам. Все понимали: такие, как Буза, впустую грозить не станут...
Буза, оторвавшись от преследователей, ринулся к тому месту, где оставил лошадь. Мальчика он бросил на плечо и бежал, хромая, не оглядываясь. И хотя партизаны преследовали его по пятам, у Бузы было одно преимущество: угроза лишить ребенка жизни давала ему большой козырь...
Старшой добежал до телеги, бросил мальчика на дно ее, стал лихорадочно прикручивать ремешок к телеге. Он не успел выпрямиться, как страшный удар обрушился ему на затылок...
В лихорадочной спешке Буза не посмотрел хорошо на кустарник у дороги, росший рядом с деревом, к которому была привязана лошадь. Да и если бы посмотрел, то вряд ли бы заметил двух партизан, сховавшихся у самой телеги. Эту засаду оставил на всякий случай «Батька Матвей», который повел вторую группу в деревню. Партизаны наткнулись на подводу, хотели было забрать ее, но решили, что это — неспроста. Тогда командир велел двоим остаться и ждать до возвращения группы из деревни. Предосторожность «Батьки Матвея» оказалась очень кстати...
...Телега тоже пригодилась. Целый день возили и таскали партизаны добро из тайника. Тараске удалось-таки отведать найденной им тушенки. Но мальчика из лагеря решено было больше не отпускать: фашисты, и новые полицаи, понятно, докопались бы до сути. Да и матери пришлось уйти из деревни: кое-какие слухи о загадочных консервах все же просочились.
А «Батька Матвей» хоть раз да отозвался с похвалой о полицае: аккуратный был, хозяйственный мужик покойник Пантелеймон: ничего не пропало, все в цельности ,и сохранности сберег...
Лучезар Станчев
Неверный шаг
1
Трифон Йотов сосредоточенно следил за экраном компьютера. Ожидая окончательных результатов вычислений, он настолько увлекся работой, что позабыл обо всем на свете. Меж тем стало темнеть, и он широко распахнул двери балкона. В кабинет ворвались звонкие голоса. Особенно выделялся один, в котором Йотов узнал смеющийся голос младшего сына — четырнадцатилетнего Румена. Веселый мальчишка, его Румен! Трифон любил выходить на балкон и, облокотившись на перила, наблюдать за жаркими баталиями, разворачивавшимися внизу. Но сейчас он сразу же вернулся к столу, где были разбросаны листки с расчетами. Йотов уже давно работал над новой схемой усилителя. Именно поэтому с таким нетерпением он ожидал решение компьютера. Когда на экране засветился результат, Йотов радостно улыбнулся. Наконец-то успех — после двух лет упорнейшего труда!
В дверь трижды позвонили. «Маргарита пришла...» — подумал Йотов и с улыбкой на лице поспешил в коридор. Но вместо Маргариты он увидел в дверях Гешевского. Рядом с ним стоял незнакомый мужчина. Гешевский, с его черными усами и седой головой, давно вызывал неприязнь у Йотова. Еще с того времени, когда строился их дом. Йотов тогда вызвал мастеров, чтобы они обшили деревянными плоскостями чердачное помещение, предназначавшееся для кабинета его старшего сына Евгения, и проделали на крышу окно. Другие соседи не возражали. И только Гешевский, чье чердачное помещение было рядом с Йотовым, хотя он жил в другом подъезде, принялся строчить жалобу за жалобой, пытаясь доказать, что Йотов-де «портит фасад дома». Служитель отдела архитектуры не дал ход жалобе, так как при осмотре убедился, что окно не может портить фасад, потому что выходит во двор. С тех пор соседи перестали здороваться. А сейчас Гешевский стоял в дверях, улыбаясь, как ни в чем не бывало.
— Товарищ Йотов, вот ваш знакомый разыскивал вас в нашем подъезде...
— Совсем ты меня забыл, Трифон... Это я, Эрих. Помнишь, улицу Чепино, — заговорил незнакомец по-болгарски, но с небольшим акцентом.
— А-а, Эрих! — смутился Йотов. — Ну что ж, заходи!
Эрих переступил через порог, а Гешевский, хотя и сгорал от любопытства, пробормотал что-то вроде «до свидания» и повернул обратно.
Йотов провел гостя в кабинет.
Удобно расположившись в мягком кресле, Эрих достал сигареты.
— У вас можно курить?
— Разумеется! — Йотов поставил перед гостем пепельницу.
— А ты? Насколько я помню, ты тогда не курил.
— И теперь не курю. Не выношу табачного дыма.