Нашел я консервную банку. Кидают везде, сволочи, губят природу! Поставил на пенек. И Егорка — шасть по ней шагов с семидесяти. Продырявил посредине. Не хилый был выстрел! Охотник, мать его, ничего не скажешь. Спец. Уважаю спецов.
— Ну ладно, — подытоживаю. — Ты профессор. Но ведь это жестянка. А там черепок-то костяной, под ним мозги живые, душой живой еще называют.
— Ничё. Всё путем будет. С малопульки, ясно, не фонтан. Но если чердак продырявить — поканает. Красавец будет в гробу.
Едем дальше. В Город зарулили с другой стороны. Там тоже индивидуального застроя домики стоят, частный, так сказать, сектор. По холмикам вверх-вниз разбежались. А уже и сумерки подкрадываются. Со стороны моря ветерком прохладным потянуло. Благодать... Кому в такую погоду помирать захочется.
Только Егорке такие мысли, похоже, и в голову не приходят. Мы на гребень забрались, домик под нами с двориком. Как на ладони. Там во дворике пацан лет четырнадцати дрова колет. Нас не видно из-за бугорка, а мы все видим.
От машины совсем недалеко отошли, за минуту добежать можно. Сразу-то ведь никто и не сообразит, что случилось. Пока прочухаются, мы уже далеко будем. Кто, что, откуда? — попробуй определи. Сто шансов из ста, что никогда никто не догадается.
— Вон видишь, пацан дрова колет?
— Вижу, — Егорка кивает.
— Это мишень. Шмальнешь — через минуту мы уже мчим, а еще через пять — мы уже далеко-далеко, будто нас здесь никогда и не было. Шмалер в речку за много верст от этого места. И все. Никто ни сном, ни духом. Держи патрон.
Берет, но что-то не так уж резво, как следовало ожидать.
— Так пацана что ли?
— Ну, а кого же еще?
Он передернул плечами. Пробормотал:
— Что ж ты его сам не шмальнешь? Дешевле бы вышло...
Это все ж не зэка в спину из автомата. Смотрю на него, счас, думаю, откажется. Пацан все же... Но он ТОЗик берет, патрон пристраивает.
— Дело хозяйское. Самому, значит, слабо.
— Понимаешь, свинью резать и то спеца-профессионала приглашаю. Оно и надежней, и работа чистая.
Он хмыкнул. Повторил: «дело хозяйское» и стал прилаживаться, как лучше стрельнуть. Не в тире все же, упора специального нет. А промахнуться нельзя. Приладил винтовочную ложу на сучочек, в прорезь прицела смотрит на мушку, один глаз прищурив.
А пацан притомился видать, топор в полено вогнал, на другое присел, пот со лба вытирает. Идеальная мишень! И я бы, пожалуй, попал. Разве что не в чайник.
Сидит, куда-то в даль смотрит, и не ведает, что дяденька, притаившийся за кустами, светлую его головенку видит через колечко, окружающее мушку.
Плавно, как на учебном стрельбище, стронул Егорка спусковой крючок.
Щелк!
— Осечка. Давай другой патрон.
Голос у него хриплый вдруг сделался. Не стальной, значит, тоже. Видать, кое-какие нервишки тоже имеются.
— А нету другого. — И повторил, потому как до него вроде сразу-то и не дошло. — Другого-то нету.
И все равно до него не доходит. Смотрит на меня, словно в первый раз видит. Повторяет, как автомат:
— Давай другой патрон!
— Да нету у меня другого патрона!. — Я уже горячусь. — Я ж тебе говорил. А за осечку я не плачу. Я только за работу плачу.
Он ничего больше не сказал. Бросил винтарь на землю, круто повернулся и пошел вниз по тропинке. Я поднял ТОЗик, пыль с него сдунул, в халат опять завернул и — следом.
Сели в машину, закурили. Он молчит. Я молчу. Зажигание врубаю, на сцепление жму, поехали.