— Так что произошло?
И тут увидел, что глаза Лазебника полны невыразимой тоски, а губы подрагивают от волнения.
— Устроили нам засаду… Всю ночь лежали под пулями — голову от земли не оторвать. Хорошо хоть лошадей спасли.
— А Сеню Понедельника?
— Не уберегли… Кинулся на них с наганом. Отчаянной храбрости оказался парень.
— Он же почти мальчик. Вы подумали об этом?
— Война… Внутренний фронт, — пробормотал Лазебник. — Ты мне напрасные жертвы не лепи.
— Жестокий вы человек, — с неприкрытой ненавистью проговорил Глоба.
— Не всегда, — пробормотал растерянно Лазебник. — Сейчас у меня такое состояние… Лучше бы это меня привезли на веревках в седле.
— Через день-забудете. Еще похваляться станете.
— Нет, Глоба, — качнул головой Лазебник. — Сегодня мне урок… Ты был прав. Извини.
И тут, увидев лицо Глобы и легкую презрительную улыбку в углах его губ, почти закричал зазвеневшим от бешенства голосом:
— Я! Я прошу извинить! Это я! И к черту! Немедленно накормить людей и отправить в город… Тело убитого погрузить в машину! И раненых туда же… Я уезжаю! Кныш! Замесов!
Лазебник, торопясь, застегнул на все крючки шинель, твердым шагом направился к воротам, уже не глядя ни на кого. Глоба подошел к людям, пеленающим труп в развернутый брезент. Кныш отвел Тихона в сторону и как бы между прочим сказал равнодушным голосом:
— Опять, наверное, будет дождь. А может, снег… Через село проезжал, так мне мужики про забавное дело сообщили. Говорят, на каком-то далеком хуторе могила появилась…
— Удивишь ли этим теперь, — мрачно бросил Глоба.
— Ту могилу вроде называют могилой атаманши… Много ли у тебя в уезде таких могил?
— Да треп то все, — услышав их разговор, сердито кинул Замесов. — Легенды да сны.
— Ну, как знаешь, — продолжал Кныш, — а я думаю — то дело интересное… Хотя, может, и болтовня. Осенью дни короткие, вечера длинные, чего только не выдумают. Лишь бы пострашнее было. Ну, пока, начальник. Ты на нас не обижайся за то, что мы в твое дело влезли, — приказу не поперечишь.
— Будь здоров, Тихон, — уже мягче проговорил Замесов. — Не завидую твоей работе. И поберегись Лазебника, он из тех, которые своих проигрышей не прощают.
— Пусть он перед ним отмоется, — Глоба кивнул на брезентовый сверток, который двое поднимали на плечи, неловко оступаясь под тяжестью тела.
— Ну, ты тоже, — недовольно покосился Замесов. — Это бой… Всякое случается. Мог быть и другой на его месте.
— Не с огнем к пожару соваться, — жестко отрезал Глоба.
— То ты, может, прав, — вздохнул задумчиво Кныш, — работу не сделали, а человека нет. Прощай, Тихон. Желаем удачи.
Они пошли к воротам за людьми, несущими тело Сени Понедельника. Глоба не мог без горечи смотреть на эту процессию. «В этом не было необходимости! Он должен был жить… Война, конечно. И не до жалости! Этот подвиг мальчишки сегодня государству не нужен, а может быть, даже вреден. В крайнем случае, бесполезен. Еще неизвестно, что наделала ночная пальба на краю мирно спящего села. Бандитам ничего не стоит приписать чекистам любое событие — сгоревшие хаты, убитых людей… С огнем на пожар не ходят. Не идут с огнем». За воротами коротко вякнул автомобильный клаксон.
Глоба решительно повернулся и взбежал по ступеням крыльца в комнату.
— Жена! — закричал он еще с порога, — ставь в печь горшки. Будем кормить людей! Ты что?! Плачешь?!
— Господи, — прошептала она. — Если бы ты знал… Я на него посмотрела… А у него полный рот земли. Никогда в жизни не видела убитых.
— Несчастный случай, — коротко проговорил Глоба. — Такая уж работа, силком не тянут.
— И ты можешь так же?! — продолжала она, не слыша его. — Я бы еще ничего не знала, а тебя уже бы везли ко мне… Как его сейчас к маме… Его смерть летит на машине… С такой бешеной скоростью, через поля, по лесам…