— У меня с ним может быть только один разговор, — Глоба, кивнул на маузер, висящий на гвозде. Он одернул гимнастерку, взял сапоги за холстяные ушки и вытер ноги о простеленную на крыльце мокрую тряпку. — Мне такой разговор, Никола Прокопьевич, не по душе. Давайте о чем-нибудь другом.
— Заходите борща моего попробовать, — предложила Маня, но Соколов отмахнулся трубкой.
— Не буду мешать… Вечеряйте сами. Сегодня очень устал. Спокойной ночи.
И пошел через двор, на ту сторону дороги, где жил вместе с женой в хатенке, покрытой соломой.
Ночью Маня долго не засыпала, прижавшись к Тихону, она все шептала ему на ухо чуть слышным голосом:
— Ты не расстраивайся, пожалуйста. У кого не бывает неприятностей? Пусть поищут таких, как ты… Вернемся в город, будешь работать на заводе. Мы своего пацаненка вырастим и отдадим в заводскую школу. Каменное здание, большие окна. Никто на тебя не имеет права повышать тон. Подумаешь, начальник! Лазебника все знают — любит покричать. Уедем — и у меня на сердце станет легче.
Глоба уже засыпал, плыл куда-то в этом убаюкивающем голосе, когда вдруг услышал легкий стук в окно. Он открыл глаза — руки Мани сжались на его шее. Стук повторился, и Тихон, медленно разведя ее сцепленные пальцы, поднялся с кровати и подошел к двери. Осторожно приоткрыл.
— Кто там?
— Цэ я, — раздался голос Соколова.
Глоба в одном белье вышел в ночь на крыльцо. В темноте с трудом различил оседланную лошадь и одетого в длиннополую шинель начальника милиции.
— Слухай меня внимательно, — проговорил Соколов, — времени нет! Ты знаешь Сидоренко, що у яра живет?
— Да, — коротко ответил Глоба. — Есть за ним кое-какие грехи. Но поймать не можем.
— Еще поймаешь, — усмехнулся Соколов. — Я его добрэ знаю щэ по старым дилам. Он с Корнем дружил. Теперь он согласен свести меня с атаманом.
— Да что вы, ей богу, придумали! — не выдержал Глоба. — Кому верите?!
— Молчи и слушай, — перебил Соколов. — Корень приходил к Сидоренко. Звал его к себе. Указал место, где они могут повстречаться снова. Пароль дал к своим людям в селе.
— Я протестую против вашей поездки, — решительно сказал Глоба.
— То ты по молодости, — тихо засмеялся Соколов. — Если мы Корня склоним к добровольной сдаче… Скольким людям життя сохраним!
— Тогда я еду с вами!
— Не надо, он побоится ловушки. А нам надо спешить, пока он грехов не натворил, тогда будет поздно.
— О чем можно с ним говорить?! — с отчаянием вырвалось у Глобы.
— Предложу ему два варианта. В первом у него все-таки какой-то шанс на жизнь.
— Он вас живым назад не отпустит.
— Сидоренко оставляет в городе жену с двумя детьми.
— За что ж он так вас любит, этот Сидоренко? — ядовито спросил Глоба.
— Тоже ищет прощения, — проговорил Соколов. — Старый уже, осознал.
— И куда вы сейчас?
— К Волчьей Яме… Через село Водяное.
— Когда ожидать обратно?
— Завтра к вечеру. Дорога не близкая. До свидания, Тихон. Не нервничай. Все будет хорошо.
Соколов вывел оседланную лошадь со двора, прикрыл за собой ворота. Долго в гулкой тишине не затухали шлепающие звуки сильных лошадиных ног о лужи. Глоба неподвижно стоял на крыльце, лицом прислонившись к холодному столбу. Усадьба дышала сырой глиной и гнилой соломой. Босые ноги совсем закоченели на ледяных досках крыльца. Тихон не уходил, век слушал, как затихают звуки конских копыт.