Но нет, бандиты крепко держат меня за руки, не отпускают ни на секунду. Все дальше и дальше идем мы вдоль железнодорожной насыпи. Уже и выстрелы от станции доносятся глуше. Ну, думаю, пришел конец: убежать не удастся, а пощады не жди.
Впереди виднелся водосточный желоб метра в полтора — два шириной. Бандиты отпустили мне руки, стали сзади и с боков.
— Прыгай! — Один из бандитов ударил меня прикладом по спине. — Тебе говорят, прыгай, сволочь!
Я прыгнул и тут же метнулся в сторону, кубарем скатился в высокую густую полынь и крапиву, что росли вдоль насыпи. В то же мгновение раздались выстрелы. Бандиты с. криком бросились за мной, беспорядочно стреляя. Пули ложились над самой головой, срезали траву. К счастью, уже было темно.
Сделав несколько прыжков, я пополз на четвереньках. Но, заслышав шаги, прижался к земле, боясь пошевелиться.
Вот, подминая траву, все ближе и ближе ко мне приближаются шаги.
Над самым ухом голос:
— Куда поперли? Он здесь заховался. Издалека доносятся другие голоса:
— Будет он тебя здесь дожидаться!
— Он такого стрекача задал, что, поди, версту отмахал.
— А ну его к бису!
— Пошарим еще трошки, хлопцы!
Крапива нестерпимо жжет лицо, голую грудь и руки, но я лежу, не шевелясь.
— И где он, гадюка, притаился? — слышу я шагах в четырех от меня, не более.
Подумалось: теперь уж все. Схватят… Будут зверски избивать, злобствуя, что чуть не упустили.
— Да ну его к бису! — снова слышу я, но уже голос отдаляется. Выстрелы раздаются все реже и реже, потом совсем прекратились. Голоса стали слышны уже издалека. Тогда я пополз дальше. Выпрямиться во весь рост я не решался, тем более что вышла луна и стало довольно светло. Метров двести прополз, потом решил все же встать. Как только выпрямился, увидел водонапорную башню. И в тот же момент кто-то метнулся в сторону, прижался к стене…
Неужели опять бандиты?
Однако, кроме прижавшегося к водонапорной башне человека, никого не было видно.
Я подошел ближе. Заметив, что его обнаружили, человек попятился. Вижу — солдат. Кто он: свой или чужой? По виду определить трудно. Хотя была ночь, но я разглядел старую шинель, помятую фуражку, на ней ни кокарды, ни красноармейской звезды. Руки свободные, ни винтовки, ни нагана.
Я подхожу к нему и тихо спрашиваю:
— Ты кто?
Он отвечает так же тихо:
— Свой.
— Красный или белый?
— Свой, — опять повторяет солдат и оглядывается по сторонам.
— Какой части?
— Свой!
— Да что ты заладил одно и то же: «свой» да «свой», — разозлился я. — С белыми ты или с красными? Или, может быть, с зелеными?
— Я свой, — жалобно шепчет солдат.
— Тьфу ты, черт! — выругался я про себя. От этого вояки, видно, толку не добьешься.