— Не-е-е… Только один дядя. Он меня целовал сильно…
— Ну, ну… — заволновался Дубровин. — Долго он был?
— Не-е… Они с мамой ругались. А мама сказала: «Иди, откуда пришел».
— Ну, а потом?
— Они во двор вышли. А потом я слышал, как мама закричала.
Олежка снова заплакал.
— Не плачь, мама скоро придет, — сказал Дубровин.
— А где она?
— В больнице. Поправится скоро и приедет.
Ольга появилась в дверях с полной тарелкой картошки. От тарелки шел густой пар.
— Вот, Костя, почисти пока, а я принесу термос, — сказала она. — Ты знаешь, я прочитала в календаре: если налить теплое молоко в термос, оно становится таким вкусным, словно из русской печки.
— А там у тебя чего? — спросил Олежка, поглядывая на желтую кобуру, которую Дубровин отстегнул и положил на этажерку.
— Там пистолет.
— У меня дома тоже есть. Мне мама купила в универмаге.
— У меня настоящий, — похвалился Дубровин.
— У меня тоже, — обиделся Олежка.
— Ты не обижайся, это я так. Давай — мир?
— Давай. А я на тебя не обижаюсь. Ты скажи, в кого ты стреляешь?
— Я не стреляю.
— Чего ж он, испортился у тебя, что ли? Ты зачем его носишь в кобуре?
— У меня работа такая.
Дубровин вытащил из заднего кармана маленькую прямоугольную фотографию Глухаря, где он был сфотографирован в профиль и в фас. Поглядел на фотографию, а потом на Олежку. Похож Олежка на Глухаря. Глаза в точности, и нос, и разлет бровей. Ничего тут особенного нет — сыновья почти всегда похожи на своих отцов…
— А я знаю, — воскликнул Олежка. — Ты в бандитов из пистолета стреляешь. Мой папка тоже такой носит. Только у него наган.
— А ты откуда знаешь?
— А мне мамка говорила. Она говорила, что мой папка моряком работает. У всех моряков наганы есть. Я знаю.
— Где ж работает твой папка?
— Он на пароходе плавает. Далеко. Где лед и снег. Только когда я мамку о нем спрашиваю, она мне много не рассказывает, а плачет…
— Та-ак… — вздохнул Дубровин. — Ты картошку любишь?
— Угу.
— Давай есть. Пойдем руки помоем.