В папиросных мундштуках оказалось двенадцать бриллиантов, — правда, большинство были мелкие, но всё же, по определению нашего главного бухгалтера, и эти камешки стоили большие деньги.
Много лет спустя мне пригодилась хитрость Григоряна при совершенно других обстоятельствах, о чём расскажу в своё время…
Все средства хороши…
На стене у парадных дверей каменного дома висела табличка: «Учительница музыки». Из открытого окна второго этажа порой доносились звуки рояля.
Каждое утро, по дороге в порт, я замедлял шаги возле этого дома, вслушивался то в бравурные, громкие, то в тихие и грустные звуки музыки. Как мне хотелось заняться музыкой, брать уроки! Но было как-то неловко. Там, наверно, учились дети или девушки, и вдруг появится этакий верзила в кожанке, с наганом на боку!.. Да и с временем было туговато. И всё же в один прекрасный день я решился; с бьющимся сердцем поднялся на второй этаж, позвонил.
Дверь открыла худощавая, скромно одетая пожилая женщина с пышными седыми волосами.
— Что вам угодно? — спросила она с лёгким грузинским акцентом.
— Я хотел видеть учительницу музыки…
— Это я. Заходите, пожалуйста, — пригласила она. Большая, скромно обставленная комната. Красивая девушка лет восемнадцати играла на рояле, а ещё четыре девушки сидели вокруг стола и, склонив головы, что-то старательно записывали в тетради.
— Чем могу служить? — Учительница с приветливым любопытством смотрела на меня.
— Мне… мне хотелось бы брать уроки! — Под взглядом девушек, переставших писать и смотревших на меня, я смешался, покраснел.
— Раньше вы занимались музыкой?
— Немного…
— И ноты знаете?
— Знаю!
— Может быть, вы сыграете нам что-нибудь? Ниночка, уступите место молодому человеку, — обратилась она к красивой девушке.
Я сел за рояль. Сердце бешено колотилось. Решил сыграть Шопена.
Взял первый аккорд и испугался: не пальцы, а деревяшки! Потом, как всегда, музыка увлекла меня, — стало легче, скованность прошла.
— Неплохо, совсем неплохо! — сказала учительница. Её чёрные глаза светились добротой, когда она смотрела на меня. — Я с удовольствием займусь вами!
Мы условились, что я буду ходить к ней два раза в неделю утром, перед работой. О плате не было сказано ни слова.
Под любопытными взглядами пяти девушек я неловко откланялся и не помню как выбрался из комнаты.
Давно не чувствовал я себя таким счастливым! «Буду заниматься музыкой, буду», — повторил я, чуть не танцуя. Эх, бросить бы всё, учиться по-настоящему! Да куда там!.. Пока об этом можно было только мечтать…
Пришёл к себе, и меня сразу вызвал Яблочко.
— Позвонил начхоз, велел зайти, — сказал он и почему-то улыбнулся.
— Чего вы улыбаетесь, Иван Мефодьевич? И зачем я понадобился начхозу?
— Значит, нужен, раз приглашает! — Яблочко поднялся, подошёл и положил тяжёлую жилистую руку мне на плечо. — Эх, Ванюша, Ванюша! Молод ты, брат, ещё, многого не понимаешь!.. У людей типа нашего начхоза собачий нюх — они всё чуют! Видать, на этот раз ветер подул в твою сторону, вот он и хочет угодить тебе. Сходи узнай, ничего не потеряешь!..
После затяжного дождя впервые за много дней выглянуло солнце, и всё вокруг: дома, улицы, деревья — всё казалось светлым, каким-то золотистым. В такой день грешно было сидеть в кабинете. Я пошёл по берегу.
У причалов покачивались баркасы, рыбачьи шаланды, моторные и парусные лодки. В зеленоватой воде плавало множество медуз. Дельфины, радуясь солнечному дню, затеяли свою обычную игру — высоко взлетали над водой, ныряли в вихре брызг, гонялись друг за другом. Я долго стоял у самого прибоя, «пёк блины» — швырял в море отполированные камни. Словом, вёл себя, как беззаботный мальчишка, для которого не было на свете ни контрреволюционеров, ни контрабандистов!
Потом пошёл к начхозу.
На этот раз он встретил меня весьма радушно.