Читать книгу «Циклы фэентези. Компиляция. Книги 1-13» онлайн.
— Уверен? — наконец-то взорвался Джеральд. — Еще бы я не был уверен после того, как она сегодня заявилась ко мне в опочивальню! Разве сможет она простить дочери, что та ее опередила? Да она просто затравит Бет — в лучшем случае… а о худшем мне и думать не хочется! Поймите, святой отец, я не потому тороплюсь, что опасаюсь, не станут ли о Бет говорить дурное. Я просто хочу охранять покой Бет — по праву мужа. Чтобы эта злобная курица не могла к Бет и на эльфийский перестрел приблизиться!
Отец Марк испытующе взглянул на него и медленно поднялся с жесткой церковной скамьи.
— Извольте проследовать в исповедальню, Ваше Величество, — повелительно произнес он.
Джеральд изумленно воззрился на него.
— Перед венчанием исповедоваться и принять Святое причастие полагается в любом случае, — усмехнулся краешком губ Роджер Беллинсгем.
Глядя вослед отцу Марку и королю, Одри Лэннион безмолвно шевельнул губами — и только. Битва завершилась — а он был не в состоянии постичь, кто из этих двоих пересилил, превозмог другого. Джеральд — отца Марка? Роджер — короля? Оба сразу? Или никто? Странно даже и думать о простом священнике, способном противостоять королю, но Джеральд надел корону совсем недавно, а Роджер Беллинсгем был тем, кем был, с самого рождения. Сделавшись отцом Марком, он не перестал быть Роджером Беллинсгемом — скорей уж стал им с десятикратной силой. То самое время, что сотворило из гибкого юного Одри этакую мощную осадную башню, не потрудилось ради Роджера взять в руки волшебную палочку и превратить его в нечто иное — взамен оно взялось за резец и просто-напросто стесало с Роджера все лишнее, мешавшее разглядеть его подлинную суть.
О да, он и раньше был таким — Роджер Беллинсгем, дальний родственник Бофортов, чья колыбель, по общеизвестному выражению, стояла по левую сторону кровати. Лорд Аллейн Беллинсгем признал бастарда и дал ему свое имя — а большего дать не смог бы, даже если бы и захотел. Ум, отвага, блистательные дарования, обширные познания в самых подчас неожиданных областях — ничто не могло помочь Роджеру занять хоть сколько-нибудь достойное место. При Доаделлинах люди, подобные Роджеру, рано или поздно получали из рук короля новое имя взамен отцовского и новый герб — тот, что будут с честью носить отпрыски нового дворянского рода! — но при Дангельтах бастард и помыслить не мог о том, чтобы продвинуться. Отрекаясь от собственного не слишком-то законного происхождения, Дангельты впали в самое что ни на есть разнузданное ханжество. Дети от внебрачной связи не могли рассчитывать ни на что, кроме прозябания в ничтожестве. А Род Беллинсгем был кем угодно, только не ничтожеством. Уже и тогда в нем было это редкое свойство: он не желал и не искал ни влияния, ни тем более власти — но буквально все, с чем он соприкасался, превращалось в горячий воск, готовый запечатлеть на себе оттиск его неповторимой личности. Хотя нет — воск можно расплавить заново и уничтожить прежний отпечаток, а след, оставленный Роджером, мог по своей долговечности сравниться скорей уж с работой чеканщика. Беллинсгем, возможно, даже и не сознавал своей силы, когда твердо и бесповоротно решил сменить клинок на распятие.
— Ряса любую колыбель покроет, с какой бы стороны постели она ни стояла, — спокойно ответил когда-то Род юному Лэнниону. — Сам подумай — ну кем я могу быть? На какой брак я могу рассчитывать? А мои дети? Кем будут они — детьми бастарда? Пожалуй, разве что мои правнуки смогут на равных говорить с потомками того же Монрота — да и то не наверняка.
Человек, вошедший в аббатство Уотерфолл, сбросил с себя имя Роджера Беллинсгема, словно отслуживший свое дорожный плащ — но не угадать его в ипостаси брата Марка было попросту невозможно. Бастард Беллинсгемов не просто воскрес как брат Марк из Уотерфолла, но и приобрел невероятно широкую известность. Все дело в том, что аббатство Уотерфолл и прежде славилось своими хронистами, а аббат Мэтью — немалым умом. Уж он-то знал, к какому делу приставить нового послушника, чтобы вышел толк. Роджер в течение шести лет сводил воедино все хроники, скопившиеся в аббатстве, сверял и сличал, удаляя заведомо неподтвержденные факты и выявляя сомнительные. Сделавшись из послушника монахом, он сразу же получил право свободного выхода из обители — во имя вящей славы Уотерфолла. Брат Марк посещал один монастырь за другим, наведывался в городские архивы. В народе появилось присловье "Верно, как хроника брата Марка из Уотерфолла". Аббат Мэтью сиял.
Исторические изыскания Роджера закончились так, как и следовало ожидать. Продвигаясь из глубин былых времен навстречу дням нынешним, брат Марк добрался до тщательно подчищенной истории Доаделлинов, за которую и принялся с обычным своим беспристрастием — а оно отнюдь не было холодным. Беспристрастие брата Марка было пламенным, раскаленным добела — и в свете этого беспощадного пламени слишком уж явственно были заметны подчистки, подхалимские добавления и грубая клевета на погибшего Эдмонда. Бывший Род Беллинсгем всего лишь исполнил свой обычный долг перед господом — не более того. Сказать, что в результате из-под его рук вышла откровенная крамола — значит не сказать ничего.
Скандал разразился чудовищный. Дункан чуть не задохнулся от гнева. Он даже соизволил лично прибыть в Уотерфолл, дабы опять-таки лично потребовать у аббата Мэтью выдачи мятежного монаха. Однако помянутый Мэтью был не таким человеком, чтобы жрать чертополох только оттого, что его соизволили назвать ослом. Мало ли что королю в голову взбредет — так всякой блажи королевской сразу и слушаться? Отдать лучшего хрониста Уотерфолла в руки палачей? Да с какой, собственно, стати? Дункан бесновался и сыпал угрозами — а Мэтью волынил, как мог, отнекивался, мялся и тянул время: надо же было переждать, покуда до Его Святейшества доберется гонец с жалобой на самоуправство Дункана, посягающего судить монаха светским судом и грозящего снести Уотерфолл с лица земли — у Дангельта хватило ума брякнуть в запале и такое. Его Святейшество Гонорий полагал, что монархи и вообще слишком много воли себе забрали, самая пора окоротить их малость — а тут, извольте видеть, какой-то Дангельт монастыри сносить собрался! Легат был отправлен в Уотерфолл беспромедлительно.
К чести Дункана, следует заметить, что ему все же достало ума уступить. Не сразу, конечно, — сперва он долго орал, что легат ему не указ. Таких шуток папа понимать не желал. Он слишком хорошо отдавал себе отчет, что власть первосвященника только подчинением легатам и крепка — а если легатов можно игнорировать, то папский престол мигом превращается в замызганную трактирную скамеечку, на которую всяк проезжий норовит водрузить ноги в грязных сапогах. Легат выслушал вопли Дункана и кротко сообщил, что прибыл в Олбарию с правом интердикта. На этом склока закончилась и началась торговля.
Дангельт согласился не посягать на Уотерфолл в целом, а также на аббата Мэтью и брата Марка в частности, но на условии, что на крамольного хрониста наложат епитимью, отлучающую его от работы с архивами времен Доаделлинов. Пожизненно. Брат Марк пожал плечами — он свое сделать уже успел — и перешел к сверке старинных трактатов по военному искусству, стратегии и всякой прочей тактике. За копию с этого его труда Уотерфоллу были готовы платить любые деньги — а получив заветный труд, как не вспомянуть его фактического создателя, очистившего старые рукописи от многовековых наслоений недобросовестных описок? Трактат намертво связался с именем брата Марка из Уотерфолла — а за ним неясным, но тем более грозным призраком маячило запретное имя Доаделлинов. Главное, брата Марка нельзя было даже упрекнуть в нарушении епитимьи! Дункану оставалось зеленеть втихую от злости, что делало короля в излюбленных им белых одеяниях опасно похожим на жабу, которую окунули во взбитые сливки. На сей раз Дангельт решил не связываться ни с законом, ни с папским престолом — да ну их совсем! — а поступить практично и умно: подослать к брату Марку наемного убийцу с хорошей отравой. Сперва убрать монаха, а потом убрать, а может, и казнить отравителя… да, именно так. Надо сказать, что постороннему человеку проникнуть в аббатство дальше его странноприимного двора, а уж тем более затеряться среди монахов, ничуть не легче, нежели посторонней лисе проникнуть в волчью стаю и затеряться в ней. Времени у наемного отравителя на это нелегкое дело ушло немало — а в итоге оплаченной жертвы в монастыре не оказалось. Что значит — куда делся? Никуда брат Марк не делся, а вовсе даже был рукоположен в сан священника и отбыл для отправления соответствующих сему сану обязанностей. Как это — куда? А он докладываться не обязан. Вот папский легат определит ему приход, отец Марк в нем обоснуется — тогда и сообщит о себе… или нет.
При мысли о пресловутом исчезновении отца Марка губы Лэнниона осенила ехидная улыбка. Надо же — Дункан в поисках ненавистного монаха всю Олбарию перевернул… и никому ведь не пришло в голову, что Роджер обосновался в двух шагах от Уотерфолла! Теперь это кажется очевидным — а тогда новоиспеченный священник отец Марк словно в воду канул. Нет, по части ума Дункану с аббатом Мэтью было не тягаться… а интересно, как именно аббату Уотерфолла удалось заморочить голову Бофортам до такой степени, что они согласились приютить у себя кроткого служителя господня? Что он обещал, на что ссылался, чем грозил — напомнить злопамятному и мстительному Дункану об их пусть дальнем и незаконном, но все-таки родстве с отцом Марком по линии Беллинсгемов? Давил на тщеславие, заверяя, что отец Марк будет бесконечно благодарен блистательной родне за приют — а кому не лестно увидеть у своих ног знаменитость? Особенно мелкотравчатой погани вроде лорда Джона и леди Элис. Вот уж кому не позавидуешь! Притащить в дом беззащитного ужика, чтобы он перед тобой пресмыкался — и увидеть, обмирая с перепугу, как вместо безобидного кроткого ужа из сумки вылезает, небрежно отряхивая крылья, могучий дракон! И прочь не выгонишь — дракон, может, и не съест, драконы падалью не питаются — но вот если о мимолетном пребывании опасного гостя сведает охотник на драконов…
Так вот откуда у Роберта взялись познания, позволившие ему успешно оборонять Эйнсли в течение трех месяцев! До сих пор Лэннион полагал, что Бофорты, почти безвыездно торчавшие в Лоумпиане, оставили детей на воспитание многочисленной челяди. Оказывается, нет. Наставником юных Бофортов был отец Марк… Одри и представить себе не брался, в каких науках его трудами сведущи Бет и Берт. Священнику, а уж тем более монаху сражаться не дозволено — что ж, отцу Марку и нужды не было сражаться самому. К тому же, зная Рода со времен юности, Одри не сомневался, что отец Марк во время осады даже советов Роберту не давал: "А ну-ка возьми себя в руки и вспомни, чему тебя учили"… да, наверняка так оно и было. Мальчик, честь ему и хвала, справился сам — но ему было у кого научиться. Юный Роберт отбрасывал поистине гигантскую тень, и у этой тени было лицо Роджера Беллинсгема…
…Лэннион только тогда заметил, что с головой погрузился в раздумья, когда Джеральд покинул исповедальню. Он вывалился из нее мокрый, как мышь… Господи, это же сколько времени прошло, покуда Одри вспоминал былое?!
— Все не так страшно, Лэннион, — усмехнулся король в ответ на его встревоженный взгляд. — Зато когда мне понадобится толковый кардинал, я буду знать, где его взять.
— Только не здесь! — отрезал отец Марк, выходя из исповедальни следом за ним. — Слишком много власти в руках одного семейства…
— А разве тут кто-то говорил о семействах? — ехидно парировал Джеральд. — Или о власти?
Священник прищурился.
— Я принимаю вашу исповедь, Ваше Величество, — произнес он, просто-напросто, игнорируя последние слова Джеральда. — Теперь очередь леди Бет.
— Утром, — возразил король. — Перед венчанием. Я не пойду ее будить по вашему слову, святой отец, и другим не позволю. Пусть выспится.
Отец Марк взглянул на посмевшего возразить ему короля с уважительным интересом. Джеральд ответил ему точно таким же взглядом.
— Пожалуй, — кивнул священник. — Тем более что Берт скоро должен приступить к своему бдению. Не следует его отвлекать. Будь по-вашему.
Одри украдкой перевел дух. Теперь, когда эти двое договорились, не грех и вздохнуть с облегчением.
Вигилия оказалась делом куда более трудным, чем Роберт мог предполагать, — и виноват в этом был только он сам, и никто другой. С болью в недавно — да правду говоря, еще и не полностью — зажившем бедре Берт уже свыкся и знал, что терпеть предстоит не день и не два, а гораздо дольше. Но нынешней ночью, стоя на коленях на пронзительно холодном каменном полу часовни, Роберт де Бофорт думал, что изрядно переоценил свою выдержку. И ведь никто от него не требовал ничего подобного! Король велел ему взять подушку под колени: не так и мелочен господь, чтобы ждать от раненого того, что не всякий здоровый готов исполнить по доброй воле. Отец Марк в своей обычной язвительной манере заявил, что бог требует от будущего рыцаря духовного подвига, а не повторного воспаления. Роберт сказал им обоим "да" — и с врожденным упрямством всех Бофортов сделал по-своему.
Он слишком мало спал за последнюю неделю, чтобы позволить себе располагать свое тело во время ночного бдения с удобствами. Во мраке часовни, в полном одиночестве он просто-напросто заснет, едва только его оставят наедине с собой. А боль отрезвляет. Она помешает заснуть — во всяком случае, так Роберт рассуждал, припрятывая под скамью дозволенную ему ради его раны подушку. О да, боль не давала ему заснуть, тут он рассчитал верно… однако и думать она тоже не позволяла. Будущий рыцарь во время вигилии перед посвящением должен осмыслить всю свою предыдущую жизнь… какое там осмыслить, когда и припомнить не получается! Боль забавлялась, словно кошка, своими острыми коготками растерзав и спутав нить рассуждений в мешанину узлов, петель и обрывков, и Роберт изнемогал, оплетенный ими по рукам и по ногам. Он пытался разобраться в хаосе разноцветной пряжи, тянул то за одну нить, то за другую — голоса, лица, опять голоса, удар оземь — это он свалился с лошади, голоса, вкус воды из лесного ручья, лица, их так много, больше, чем букв на листе пергамента, и они такие расплывчатые, а буквы такие четкие-четкие, как голос отца Марка: "Роберт, что это за распущенность? Изволь немедленно собраться. Я тебя чему учил? А ну-ка — "Аве Мария" трижды, и входи".
В голове мгновенно прояснилось… нет, уроки отца Марка забыть невозможно, боль там или не боль! И ведь как Роберт поначалу сопротивлялся — дескать, я не собираюсь становиться монахом, так и зачем мне учиться подобным вещам?
— Ты еще скажи, что не будешь учиться танцам, раз не собираешься стать канатным плясуном, — ехидно возражал отец Марк. — Не говоря уже о том, что своей судьбы мы знать не можем, а лишних знаний не бывает — стыдно не уметь давать отчет самому себе. Стыдно не уметь осмысливать собственные поступки. На то господь нам голову и дал, чтобы мы ею пользовались. А чтобы оценивать, необходимо помнить.
Даже и сейчас Роберт навряд ли представлял, какую поистине пугающую мощь приобретает в устах отца Марка это простенькое словечко — "помнить". Монахам приходится запоминать немыслимое количество текстов даже и помимо Святого Писания — а уж хронистам — тем более, так что память свою они упражняют постоянно. Спервоначалу Берт эти упражнения ненавидел свирепо, после смирился с их неизбежностью, потом оценил их несомненную пользу, а там и полюбил их за строгое изящество и непреклонную методичность, способную вывести из хаоса и самый беспорядочный рассудок. Оказывается, это совсем не так и сложно — навивать текст, словно нить на веретено, на знакомую до мелочей дорогу, чтобы каждый новый мысленный шаг по ней отзывался эхом слившихся с нею слов! У Роберта уже успело набраться несколько подобных "веретен". Дорога до аббатства Уотерфолл — Святое Писание. Дорога через вересковую пустошь к северу от Эйнсли — "Числа и величины", сочинение Зенона Эстийского". Верховой путь до любой из подвластных Эйнсли деревень — ну это понятно, все записи, с этими деревнями связанные. Гать через Мшистые Болота — нет, ну достало же у отца Марка изощренного чувства юмора выбрать именно ее "веретеном" для "Науки об основах стратегии"!