Убийца откидывает подушку, где должно, где просто обязано было лежать то, за чем он пришел сюда, ради чего он затеял эту долгую охоту, рука выхватывает из-под подушки… маленький молитвенник.
«Не то! Не то, черт бы его побрал!»
Молитвенник открывается сам собой, в лунном свете убийца видит жирно отчеркнутые строки: «Прощайте врагов ваших!»
Это последнее, что он видит в жизни. Тугая петля внезапно захлестывает горло, кинжал сам собой выпадает из ослабевших рук, потом руки исчезают, исчезает все, кроме петли на горле и грохота в ушах, к глазам подплывает что-то багровое…
— Не надо ножом. Так удавим. Вон, видишь — крюк? Пусть думают — сам повесился, — слышит он шепот на чужом языке.
Он силится вспомнить, что это за язык, почему-то это кажется важным, но вспомнить так и не удается. Это последнее, что он слышит в жизни.
Профессору полегчало неожиданно. Как-то утром, заглянув к нему, Шарц обнаружил его сидящим на постели и играющим в шахматы с одним из стипендиатов самого Шарца.
«Вот так, значит, да? Доктор говорит лежать, и мы лежим, постельный режим соблюдаем, доктора слушаемся… пока он не закрывает дверь и не уходит. Может, мы еще и на виоле играем?»
— Это еще что такое? — грозно нахмурился Шарц.
— Шахматы, коллега, — с беспечной улыбкой откликнулся профессор. — Неужто вы не знакомы с этой увлекательной игрой?
— Профессор, — ухмыльнулся Шарц. — Дело не в шахматах и моем с ними знакомстве, а в том, что кто-то здесь постельный режим нарушает…
— Не может быть! — возмутился профессор Брессак. Глаза его радостно блеснули. — Кто этот мерзкий негодяй? Покажите его нам! Мы его тут же в шахматы обыграем!
Студент тихонько фыркнул и покачал головой.
— Профессор… — укоризненно промолвил Шарц. — Я вот Эрмине пожалуюсь. Все про вас расскажу, как вы себя ведете.
— А я скажу ей, что именно по вашей милости она лишена возможности слушать мое музицирование! — парировал профессор.
— Сильный аргумент, — кивнул Шарц. — Тогда мне придется упомянуть ей, что именно из-за ваших нарушений режима она столь давно не была на прогулке именно с вами, а также лишена возможности посещать университет и украшать перерывы между лекциями своими восхитительными оперными ариями!
— Все! Я сражен! — вздохнул профессор, подымая руки в знак поражения. — Эрмина мне этого никогда не простит!
Шарц посмотрел на профессора самым укоризненным из своих взглядов.
— Ну доктор, ну пожалуйста, ну еще чуточку! — взмолился профессор. — Вот только партию доиграю и…
— Никаких партий… — начал Шарц, — а, впрочем, ладно… — тут же добавил он, присмотревшись к позиции, — все равно вам через два хода — мат, коллега!
— Ваш стипендиат отлично играет, — кивнул профессор. — Я получаю истинное наслаждение от борьбы с ним. Впрочем, думаю, что продержусь несколько больше, чем два хода…
Когда же по окончании партии Шарц обследовал профессора, то позволил ему еще одну. И даже встать ненадолго разрешил. А сам с облегчением подумал, что кризис миновал. Еще немного, и коллега потребует свою трость, чтобы пройтись, а там и в университет засобирается.
Он уж намеревался откланяться, когда появилась мадам Брессак с подогретым вином, которое неизменно подавали в этом доме, и Шарц решил задержаться. Заодно узнал, как это профессора угораздило жениться на барде.
— Он чудесно играет на виоле, просто чудесно, — поведала Жермена. — Я хотела затащить его в свою труппу, а вместо этого вышла за него замуж!
Она покачала головой, словно бы сама себе удивляясь, как это с ней такое приключилось…
— Староват я уже на ярмарках плясать! — отрываясь от шахмат, заметил профессор.
— Староват! — фыркнула его жена и, обернувшись к Шарцу, добавила: — Этот старик трех молодых загонит!
— Ну что вы, мадам, — усмехнулся Шарц. — Какое — трех! Как его бывший студент, смею заверить — гораздо больше!
— Вам мат, профессор! — объявил студент-гном и, не сдержавшись, хихикнул.
Уже закрывая за собой калитку этого гостеприимного дома, Шарц вдруг ощутил смутное беспокойство.