— А мне — нет, — вздохнула гномка. — Вверх они бегут, потому что внизу скоро все к чертям затопит.
Когда последний старейшина, скуля и спотыкаясь, скрылся из виду, владыка оглядела грудой сваленное оружие.
— Экая мерзость, право, — бросила она, подходя к Фицджеральду.
И вдруг бурно разрыдалась, прижавшись к его груди, сразу сделавшись маленькой и слабой, нуждающейся в утешении и защите.
«Это она-то?!»
Фицджеральд гладил по плечам эту нежную маленькую женщину, трепетно прижимавшуюся к нему, шептал ей какие-то ласковые слова, утешительные глупости и прочее, что полагается в таких случаях.
— Тэд…
— Ильда…
— Ильда?
— Да, любимая… я ведь могу называть тебя так?
— Ох, ты теперь все можешь!
Что только не приходится проделывать порой судьбе, чтоб двое идиотов наконец-то нашли друг друга.
— Пошли отсюда, а то утонем! — сказал он.
— Нет, — улыбаясь, покачала она головой. — Не утонем. С нами теперь ничего не случится.
— Тем более пошли, что нам здесь делать, раз мы даже утонуть не можем, — ответно улыбнулся Фицджеральд. — Да и дел полно.
— Этих мерзавцев судить? — вздохнула Гуннхильд.
— Вот еще! — ухмыльнулся Фицджеральд. — С тобой целоваться! А этих… пусть их все остальные судят.
Фицджеральд даже и подумать не мог, что его слова сбудутся с такой быстротой.
В первый момент ему показалось, что наверху идет самый настоящий бой. Яростный, стремительный и лишенный какого бы то ни было плана. Гномы и люди сражались друг с другом не на жизнь, а на смерть, только почему-то безоружные. Даже его собственные лучники орудовали кулаками.
«Спятили они, что ли? Против гномьих чугунных кулаков человечий кулак — что горошина супротив картофелины!»
Еще миг — и все стало ясно.
Нет. Не сражение шло наверху.
Суд. Здесь творился самый настоящий суд. Простой, незатейливый и при всем при том — истинно гномский, когда наказание осуществляется в момент вынесения приговора, потому как — а чего еще ждать-то? Ведь ясно же все? А раз ясно…
Кто из лучников проболтался гномам о том, куда отправились комендант с владыкой, еще предстоит выяснить, но факт налицо — тайной это не осталось. И гномы, в отличие от дисциплинированных олбарийских лучников, вовсе не собирались чего-то там дожидаться, выполнять какие-то там приказы, посылать каких-то там гонцов и совершать прочие человечьи глупости, вроде того, чтобы позволить тем, к кому они уже успели привязаться, героически погибнуть от рук подлых предателей. Ничего этого они делать не собирались. Они собирались пойти вниз и разнести там все вдребезги, если понадобится, но чтоб все было, как следует быть.
И только они собрались сходить вниз и подлым предателям плюх накидать, как те самые предатели наружу полезли. Их счастье, что безоружные, не то и допрашивать после было бы некого. А так гномы ухватили своих соплеменников за бороды. А что? Дело привычное. Ни один серьезный гномский «разговор» без этого дела не обходится. Может, для того они их и носят такие окладистые, чтоб, если что, цепляться сподручнее?
Первыми на заговорщиков, опередив молодежь, набросились те старики, что пытались сбежать в Петрию, те, перед кем захлопнулись раз и навсегда Петрийские Врата. Они так яростно накинулись на высыпавших из подземелья старейшин, что прочим гномам почти что ничего и не осталось. Разве что спасать несчастных заговорщиков из особо ретивых рук, а то ведь и до смертоубийства недалеко, негоже ведь, чтоб добрые олбарийские гномы пятнали себя бесчинным убийством. Подоспевшие лучники присоединились к молодежи в их нелегком труде распутывания чужих бород.
— Нас бы все равно освободили… — шепнула владыка, когда посрамленных «воителей» пинками спровадили отлеживаться после «доблестной битвы», а все остальные бурно радовались тому, что все так хорошо закончилось, и во весь голос славили мужество и отвагу Тэда Фицджеральда и Гуннхильд Эренхафт.
— Какое счастье, что этого не случилось! — в ответ выдохнул Фицджеральд. — Я бы так ничего и не сказал, и…
— Что? — спросила она.
— Мы бы так никогда и не узнали, что вместе мы непобедимы, — ответил он.