Иногда мир странно застывает, останавливается, прервав неизменное свое движение, словно воздух перед неистовой бурей — а потом, будто желая вознаградить себя за неподвижность, начинает меняться невероятно быстро: ни дать ни взять, молодая распустеха-невестка спешит снять с огня котелок, покуда выкипевшее варево не подгорело окончательно. Не всякому по силам встретить эти быстрые перемены лицом к лицу. По счастью, Аннехара находился в наилучших годах для подобного испытания. Заскорузлые старики испытывают ужас перед любыми переменами, что, как бритва, срезают с души ороговевшие мозоли, обнажая ее беззащитную исковерканную плоть. А люди молодые на словах любым переменам рады — а на деле ни понятия, ни сил не имеют, как распорядиться собой и своей победой в этом новом, изменившемся мире, и постыдно позволяют всяким проходимцам выманить из своих израненных рук то, ради чего сражались. Что поделать — слишком нежные косточки, слишком неокрепшие еще жилы... молодость способна на безумный порыв, но не на стойкое терпение. Ветер жизненных тягот еще не стесал с их тел всю слабую, нестойкую породу, оставляя только безупречный гранит — вроде тех валунов, что лежат посреди степи с незапамятных времен. Впрочем, нет — он несправедлив. Конечно, жеребенок-стригунок взрослого скакуна не обгонит — но все-таки он будущий конь, а не будущий осел. Юнец юнцу рознь... но все же для долгой перекочевки нужен не жеребенок, и не старая кляча, а конь в самой поре.
А переход на новые кочевье на сей раз предстоит долгий — ибо что может быть дальше, чем будущее, которого еще и нет вовсе?
Аннехара был готов к долгому пути, а заодно и к тому, что на пути этом его поджидают неожиданности — но не к тому, какой облик они примут: знай он об этом загодя — и что же в них тогда останется неожиданного? Великий аргин не предполагал, что они примут облик восьми королей Заречья.
Смешно теперь даже и вспомнить, какими одинаковыми с лица ему казались эти люди еще год назад. Все чужаки схожи между собой и разнятся единственно лишь ростом и возрастом — но окажись рядом, например, с Сейгденом его сверстник, подобный ему сложением, и Аннехара год назад не сумел бы различить их без труда. Лерметта это, понятное дело, не касалось — Нерги был свой, хоть и не степью рожденный, и его Аннехара узнал бы в любой толпе издали. Однако все прочие оставались для него чужаками, с которыми он всего-навсего замирился, но и только — река разделяла их по-прежнему. Теперь все сделалось иначе. Теперь воды Линта соединяли их. Левый берег впервые пристально вглядывался в правый — и единый лик Правобережья рассыпался на множество лиц, сердитых и радостных, приветливых и враждебных, смышленых и откровенно глупых, настороженных и незамутненно доброжелательных... и разных, таких разных! При мысли о их явственной несхожести Аннехару посетило еще одно соображение, донельзя забавное — а что, если всем этим столь разным на поверку людям его соплеменники тоже кажутся все на одно лицо?
На самом-то деле люди Правого берега оказались такими ошеломляюще разными, что Аннехаре иной раз мыслилось, будто между ними и вовсе нет ничего общего. Да зачем далеко ходить — взять хоть Лерметта, Орвье и Эттрейга. Ведь сверстники, однолетки почти — а сходства между ними ну никакого! Само собой, Конь Истины в степи не чужак... но даже если сбросить со счетов его знакомство со степными обычаями, натура его все равно останется собою и ничем другим. Недаром степь дала найлисскому послу такое прозвание — с ним удивительно легко быть искренним... с ним и вообще удивительно легко. А вот с Эттрейгом о легкости нет и речи. Нельзя сказать, что эттармский оборотень не в меру горд, неуступчив или задирист — обходительный юноша, умен на диво и с большим достоинством держится, и на слово его Аннехара положился бы без оглядки... но все-таки есть в этом гостеприимно распахнутом шатре некая запертая шкатулка, и ключика к ней великий аргин покуда подобрать не мог. Подумать только, что жизнь во дворцах с людьми делает! А вот в волчьем обличье Аннехара поладил бы с ним без особых хлопот. Волку воля ведома — не то, что человеку. Жаль, право, что Эттрейг не догадался проведать великого аргина, будучи о четырех ногах! Вот тогда бы они могли славно понять друг друга. Впрочем, они ведь еще не завтра прощаются — вдруг да и выпадет случай повидать эттармского волка в его природном виде? Тогда между ними не останется никаких недомолвок. Не то, что с Орвье... вот кого Аннехара не понимал совершенно. Приятный в обхождении мальчик — но ведь именно что мальчик. Сущий ребенок, который притом еще и самого себя боится. Этого Аннехара никак понять не мог.
Даже Аккарф, и тот был ему ближе и понятнее. Жители Окандо и вообще странные люди. Жуткая их идея разделить землю, добровольно связать себя с ее клочком размером с одеяло и сидеть на нем всю свою жизнь безвылазно вызывала у Аннехары, самое малое, судорожное отторжение. Но они были беззаветно верны этим клочкам земли — а верность остается верностью всегда. Что же еще уважать на этом свете, если не верность? Воззрения Аккарфа на жизнь казались великому аргину темной дикостью — но он мог уважать их, и не принимая.
Аккарфа он мог уважать, к Сейгдену испытывал стойкую симпатию — еще и потому, что с суланским лисом его отчасти сближал возраст — но, за вычетом Лерметта, ближе всех Аннехаре был все-таки Эвелль. И не только оттого, что годами он, как и с Сейгденом, не слишком-то и разнился. Нет, сходство было совсем в другом. Аннехара и парой слов еще не обменялся с Эвеллем, когда заметил, как тот едва заметно щурит глаза. Жители городов и уроженцы леса не имеют надобности вглядываться в даль. Простор есть простор, степная ли трава волнами катится под копыта или морская вода шелестит, расстилаясь перед кораблем. Табуны Эвелля пасутся на морской глади, набивая брюхо отменной рыбой, и какая разница, живые ли кони под седлом или деревянные под парусом приносят диковинные ткани, сосуды с редкими лекарственными зельями и золотые монеты с непривычной чеканкой? Из всех, кто собрался на Большой Королевский Совет, один только Эвелль и его люди не хуже Аннехары знают, что такое окоем, только у них такие же точно морщинки в уголках глаз... удивительно даже, каким прочным может оказаться незримое сродство душ, основанное всего лишь на схожем прищуре!
О принцессе Адейны Аннехара думал редко — а если и думал, то мимолетно, и не о ней самой, а о ее беззащитности перед зарвавшимся соседом. Зато сосед ее, Иргитер...
— Сложно вы живете, — заметил Аннехара, потягивая горячий травяной отвар с темным суланским вином. — В степи живут куда проще. А уж от поганцев таких и вовсе просто избавляются.
— Это как? — почти наивно поинтересовался Сейгден.
Лерметт, отлично знающий, как, промолчал.
— В войлок завернуть да спину перегнуть, — бесстрастно объяснил Аннехара. — И следов никаких. Мало ли, спину себе сломал... со всяким случиться может.
— Совершенно беззаконный способ, — отчеканил Лерметт и, помолчав, добавил с невозмутимой ухмылкой, — но очень соблазнительный.
Глаза его недобро смеялись. Аннехара отвел взгляд: такое с Нерги случалось редко.
— Очень, — согласился Сейгден.
— Боги, как же мне надоел этот злобный безмозглый кретин! — вздохнул Лерметт, мало-помалу расслабляясь. — Не знаю, как у меня сегодня достало выдержки не удавить его собственными руками!
Хватило, подумал Аннехара. Хватит и впредь — довольно глянуть на твои руки, спокойно возлежащие на коленях вместо того, чтобы судорожно комкать в приступе ярости подушки, и сразу становится ясно, что выдержки тебе не на одну такую битву в совете достанет.
Сейгден поудобнее устроился на ковре, поглядывая на великого аргина, чтобы скопировать его позу — что поделать, нет у человека привычки к степному обустройству жилья... хотя раз от разу, надо отдать ему должное, в покоях Аннехары он чувствует себя все увереннее. Глядишь, скоро совсем освоится.
— Забудь, Нерги, — посоветовал великий аргин. — Иргитер, конечно, дурак и склочник отменный — но что он может сделать?
— К сожалению, многое, — ответил Лерметт.
— Прежде всего он может упереться рогом в землю, — поморщился Сейгден. — Что он, строго говоря, и делает. Этого уже одного довольно, чтобы от неприятностей отбою не было.
— Если Большой Совет собрался, уехать с него, не приняв решения, нельзя, — пояснил Лерметт. — А решение можно принять только единогласно.
— Мы не можем сидеть здесь вечно, — хмуро заметил Сейгден. — Хорошо еще, что от Аффрали, Эттарма и Адейны не короли приехали... но ни я, ни Аккарф, ни Эвелль не можем ждать до бесконечности, а Иргитеру это на руку. Не селиться же нам здесь. Найлисс — красивый город, но с него и одного короля хватит.
— Иргитер тянет время, — устало произнес Лерметт. — Берет на измор. В надежде, что короли сдадутся просто для того, чтобы уехать, а заодно уговорят Эттрейга, Орвье и Шеррин им не препятствовать.
— А для этого отдать свои голоса его риэрнскому величеству, — подытожил Сейгден.
— Зря надеется, — ухмыльнулся Аннехара. — Он уязвим не меньше, чем вы. Его хитрость играет не только против вас — против него тоже. И у него дома трон без присмотра оставлен. Так что ему нет никакого резона зря время терять.
— А он его и не теряет, — возразил Лерметт.
— Например, он вводит нашего гостеприимного хозяина в лишние расходы, — заметил Сейгден, разглядывая пламя светильника через свою небольшую тяжелую чашу из эттармского стекла с затейливой вязью тонкой резьбы. Темно-золотистое вино сияло, как расплавленный свет.
— Не стоит об этом, — чуточку резко произнес Лерметт в ответ на испытующий взгляд Аннехары.
— Нет, отчего же? — ухмыльнулся Сейгден. — Все очень просто. Ответные балы, приемы и прочую неизбежную дань вежливости мы затеваем на собственные средства — но и только. Обеспечить все остальное — обязанность хозяина. Пока в совете вместо нормальных переговоров стараниями Иргитера длится эта вялотекущая склока, деться нам некуда. Можно сократить свои расходы — но нельзя запретить хозяину дома расходоваться на тебя.